Бежала по полю девчонка - Людмила Андреевна Кузьмина

консервную банку, переворачивает её вверх дном и чуть погружает в воду. Помощница-лаборантка через трубку закачивает под банку метан из аппарата Кипа (есть такой прибор у химиков) и держит банку в таком положении. Есафов отходит к другому краю стола, где горит спиртовка, поджигает длинную тонкую лучину и со зверским выражением лица медленно-медленно идёт к банке, заполненной метаном. Я сижу за первым столом. Зная, что сейчас произойдёт, втягиваю голову в плечи, закрываю ладонями уши. Вся аудитория замирает. Есафов отгоняет лаборантку, одной рукой придерживает банку, другой подносит горящую лучину. Из-под банки просачивается какое-то количество метана. Громкий хлопок – банка летит к потолку. Мы, девчонки за первыми столами, почти взвизгиваем, но дальше происходит неожиданное для всех и самого Есафова: банка, стукнувшись о потолок, летит вниз и падает на лысую голову Есафова. И мы все хохочем.

Такое вот кино. У Есафова на лекции не соскучишься.

Иногда он отвлекался в сторону, рассказывая какие-нибудь подходящие к случаю байки. Он был популяризатором русской школы химиков, с некоторыми встречался на научных конференциях. Любимым его словцом, когда он хотел привести различные точки зрения химиков, было слово «интертрепация» вместо «интерпретация».

И вот однажды мы сидели в аудитории в ожидании запаздывающего преподавателя по истории партии Плотичкина. Есафов шёл мимо, услышал наше гудение, открыл дверь и спросил:

– Что вы тут сидите? Кого ждёте?

Я ответила бойко:

– Вячеслав Ионович, у нас сейчас будет «интертрепация» по истории партии!

Надо было видеть лицо Есафова. Оно налилось кровью, он подскочил ко мне, дёрнул за чёлку и заорал:

– Дурища! Ляпнешь где-нибудь, что это я тебя научил!

Мы жили в эпоху хрущёвской оттепели уже с развязавшимися языками, а многие наши преподы пережили эпоху сталинских репрессий.

Есафов гордился, что родился в Саратове в семье машиниста парохода. Рос на Волге, учился в Саратовском реальном училище. В пятом классе оставил училище и работал матросом на волжском пароходе. И всё-таки доучился потом, поступил в Саратовский университет. Его наставником был известный химик, профессор В. В. Челинцев. В 1938 году Есафов получил назначение на кафедру этого университета и защитил кандидатскую диссертацию. И не совсем понятно, как он оказался у нас в Свердловске в том же 1938 году. Было бы понятно, если бы он эвакуировался во время войны. А то в Саратове у него оставалась семья. Мы знали, что Есафов во время войны принимал участие в работах оборонного значения. Им была подготовлена докторская диссертация «К познанию химической природы магний-органических соединений», но почему-то он так её и не защитил, оставался доцентом кафедры органической химии. Позднее ему дали звание профессора без защиты докторской диссертации. Не был он и членом КПСС. Много «почему» было в биографии Есафова.

На третьем курсе я ещё не выбрала будущей своей специальности. Училась всем химиям, какие нам преподавали. А в практических занятиях в лаборатории предпочитала синтез органических веществ, а потом их химический анализ. Это было ещё и интересно. Но перед каждой практической работой надо было сдать коллоквиум. Так сказать, вначале надо знать теорию эксперимента, потом приступить к работе. Коллоквиумы принимал в помещении лаборатории преподаватель кафедры Николай Иванович Новиков. Пока кто-то из нас сдавал коллоквиум, другие уже работали за лабораторными столами, и Николай Иванович следил, кто что делает. Надо сказать, что все наши эксперименты были сопряжены с определённой опасностью, а мы часто безалаберно относились к своей работе и не соблюдали технику безопасности. У нас однажды чуть не сгорела Алёна Светлолобова по чьей-то дурости. Подошла к раковине сполоснуть колбу, открыла кран, а из раковины вспышка огня – рукав халата Алёны моментально воспламенился. Я в это время сидела на высокой табуретке и сдавала Николаю Ивановичу коллоквиум. Реакция Николая Ивановича была мгновенной: он смёл меня с табуретки на пол, бросившись к Алёне. Запахнул её своим халатом, плотно прижал к себе – пламя загасилось от недостатка воздуха. На руке Алёны красная полоса ожога. Ожог смазали противоожоговой мазью из аптечки и только потом стали разбираться, почему из раковины вдруг полыхнул огонь. Собственно говоря, особой разборки не было. Мы в этот день «абсолютизировали» спирт, то есть удаляли остатки воды из обычного 96-тиградусного спирта с помощью небольших кусочков металлического натрия. Металлический натрий бурно реагирует с водой, он не должен соприкасаться с воздухом, поэтому его хранят в толстостенных стеклянных банках под слоем керосина, но и в банке поверхность его покрыта защитной окислившейся плёнкой – её надо было счистить. Всю процедуру очистки кусочков натрия проводили с помощью скальпеля под слоем керосина, и всю срезанную окалину ни в коем случае нельзя выбрасывать в канализацию, так как она может иметь следы чистого натрия. Но кто-то посчитал, что такие окислившиеся кусочки уже не опасны и выбросил их в раковину. Они и лежали там до тех пор, пока Алёна не открыла воду…

Наши наставники тоже проводили научные исследования, и порой на кафедре не было в наличии каких-то веществ; заказать, купить их где-то было хлопотно и стоило денег, и они давали нам задания на практических занятиях получить необходимое вещество. Например, получить фурфурол. Как? Есафов с высокой кафедры говорит о свойствах фурфурола и о его применении. В конце лекции говорит:

– На следующей неделе будем его получать в лаборатории. Каждый из вас должен принести 300 граммов шелухи подсолнечных семечек. Семечки купите на рынке, они недорого стоят, не разоритесь. И вам полезно пощёлкать семечки. Но учтите: семечки не должны быть жареными, поскольку фурфурол есть в сырой шелухе, но при поджаривании семечек он сгорает.

От нас вопрос Есафову:

– А сколько надо семечек купить?

– Чем больше, тем лучше. Шелухи на одну загрузку в колбе должно быть не меньше 300 граммов.

Съездили на рынок, купили семечки. Нам, общежитским, было проще нащёлкать подсолнечной шелухи в большом количестве. Раздали семечки в разные комнаты и попросили шелуху приносить нам, а не выбрасывать в мусорное ведро. И сами с большим удовольствием грызли семечки по вечерам.

На «лабораторку» пришли с шелухой от семечек, кто сколько смог её заготовить. Взвешивали на лабораторных технических весах и сдавали лаборантке в «общий котёл». Кто-то из городских девчонок пожаловался:

– Ой, а у меня шелухи получилось меньше 300 граммов! Всё воскресенье грызла, грызла семечки – у меня язык распух и заболел!

Ну а потом загрузили шелуху в колбы, залили концентрированной серной кислотой, нагрели на водяной бане колбу при работающей мешалке и отогнали фурфурол через холодильник в чистую колбочку. Полученный фурфурол сдали лаборантке. Только и всего. И