Куда улетает Ангел - Владимир Гаврилович

— Сынок, не приоткроешь люк? — обратилась к Алексею седовласая бабушка, сидевшая справа. — Нечем дышать становится, право…

— Хорошо, приоткрою… — Алексей вскочил со своего места, отрегулировал положение люка и вернулся на свое место.

Бабушка беззубо улыбнулась.

— Спасибо, сынок…

— Не за что…

Они только выехали за Любань и, обогнув дорожное кольцо, свернули в сторону Житковичей. Неожиданно на дорожном указателе он прочел знакомое название — Ветчин — и затаил дыхание. Не помнил, чтобы здесь в годы его юности стоял такой знак. От увиденного, словно земляка встретил, улучшилось настроение, появилось ощущение гордости: не каждый населенный пункт достоин такого упоминания в пути!

До родной деревни оставалось не больше часа езды. И он почему-то все больше и больше боялся этого момента: встречи с ним, своим детством.

Под шинами автобуса исчезали километры, Алексей Николаевич все больше нервничал, словно спешил на свидание.

Почему-то не хотелось верить тому, что сообщали сестры, казалось, он снова вернется в то время, когда только покинул деревню. А они не раз твердили, что от прежнего совсем мало что осталось. Кто-то уехал, кто-то умер. Колхоз, считавшийся далеко не худшим, давно присоединили к соседям. Кто остался — не могли простить прежнее руководство района, выполнившее установку высокого областного начальства. По доведенной разнарядке, в части укрупнения земель и хозяйств, провели такой эксперимент, и на бумаге он вроде бы удался. О людях и о деревне никто и не собирался думать…

Разве такое возможно? Он не мог в это поверить и упрямо не соглашался с сестрами: белорусы ведь так настойчиво в последнее десятилетие демонстрируют порядок и дисциплину. Примеров он мог привести немало. В отличие от российской сельской действительности, здесь деревни возрождают, агрогородки в них строят, вкладывая бюджетные деньги. Значит, на пользу сельчанам жизнь складывается.

Сейчас его прельщали виды из окна: поля ухожены, рожь в рост человека, залюбуешься. В придорожных селах завидная чистота, ровные окрашенные заборы, новые коттеджи. Да и короткие визиты в Минск и пристоличье, где у родных построены дачные дома, убеждали его без слов, что так в стране, давшей ему жизнь, везде. Конечно, в глубинке может быть похуже, но стоило ли сестрам рисовать жизнь в их родной деревне, где количество жителей во время его детства приближалось к тысяче, столь уныло и только черными красками? Ведь и Чернобыльская трагедия — он отслеживал — совсем не коснулась ее?…

Как ни старался перебить свои мысли другим, вопрос, на который он уже столько лет искал ответ, вдруг в нескольких десятках километров от родного села зазвучал с прежней болью в израненной душе. Алексей даже подумал, что, возвращаясь сюда, совершает непоправимую ошибку. Но что он сделал не так, чтобы расплачиваться за это всю жизнь? Готов посмотреть в глаза всем своим одноклассникам, учителям, землякам — ему нечего и некого стыдиться…

6

На кухне Галина вспоминала все то, что произошло за последний год с ней и ее семьей…

Их было семеро, тех, кого судьба собрала далеко от родных мест. Женщины работали здесь, недалеко от столицы, недолго, не более недели, а затем возвращались домой.

С дневной нормой, несмотря на тяжелую работу — убирали капусту, заполняли кругляками-кочанами разноцветные сетчатые мешки, — справлялись все. Даже она, Галина, не привыкшая к такой физической нагрузке. Старалась.

Она впервые приехала сюда за две сотни километров из своего маленького городка, затерянного в глубинке Полесья. Позвал обещанный заработок. Совершенно случайно прочла объявление в районной газете, что фермерскому хозяйству позарез нужны рабочие руки. Решилась сразу. Позвонила. Фермер дал добро. После договорилась, что напарница заменит ее и впопыхах написала на всю неделю заявление за свой счет…

Фермер оказался порядочным человеком, не скупился. Помимо оговоренной за шесть дней работы отличной оплаты, привозил для общего котла охлажденное мясо, обычно свинину, а овощей в поле — сколько душа пожелает. В приспособленных под временное жилье вагончиках, где ночевали, было две газовые плиты — только готовь себе, не ленись.

А хлеб, белый и черный, — бесплатно. По буханке того и другого на брата. Батоны всегда свежие и очень ароматные. Уже ими можно было наесться с горячим чаем…

Галина ловила себя на мысли, что в последнее время так вкусно и с желанием не ела.

А как она любила свежее печенье! Худой кости, невысокая, никогда не имевшая проблем с полнотой, в отличие от своих бывших коллег, она почти ежедневно, возвращаясь со школы, покупала себе ароматное домашнее печенье или свежеиспеченную пышку-сдобу в райповском магазине. Хорошо, что магазин рядом с пятиэтажкой, где была ее маленькая «двушка». И вот уже который месяц обходила торговый ряд со сладостями.

Муж всегда называл ее ласково сластеной. Когда ж это было?!

Нет рядом с ней Михаила. Давно уж нет. И сын вырос, учится второй год в Минске. Подрабатывает, бедняга, одновременно. Но что тут поделаешь…

По возрасту женщины «в заработках» были почти одинаковые. Моложе всех — она да Вера, только разменяли пятый десяток. Вера — старожил здесь, работает без передышки третью неделю. Только однажды съездила на побывку домой, чтобы помочь растившей ее деток (бросила Вера пропойцу-мужа и подалась в забытую Богом и людьми деревню) матери, отдать деньги и повидать малышек.

— А где я еще столько заработаю? — отвечала вопросом на вопрос Галине, что как-то сразу прониклась к новой подруге доверием. — От моего барбоса не алименты, а слезы! А девок на зиму надо одеть и обуть… Я же фельдшером-лаборантом работала в больнице, у свекрови перебивались. Жили… Только спроси вот, какая там жизнь? Горе целое. Но все б стерпеть, только бы не пил и не бил, зараза! А он творил, что хотел. Не выдержала. В деревне работу хорошую разве найдешь? Просилась дояркой в совхоз — поставили на очередь…

И заплакала.

Галина больше не заводила разговоры на больную тему. И тоже плакала. У самой на душе — сущий ад… Только признаться, рассказать не могла. Даже ей, Вере, открытой и простой бабе. Не перегорело еще все…

Они здорово сдружились, ведь были почти одногодками. В паре днем пели, в перерывах меж песнями вспоминали каждая свое. Хорошее. Больное не трогали. Так незаметно и проходили дни.

А ночью, несмотря на усталость, к тому же очень страдала спина, гудели натруженные, уставшие руки, Галина никак не могла сомкнуть глаз — плакала в подушку. Вспоминалось детство, закончившееся на выпускном балу, чудесный, наивный паренек Алёшка. Уж сколько она себя корила: обидела, ославила его ни за что. Дура. А