Необитаемая - Татьяна Млынчик

Зашла в сад института Отта. Был май, и вовсю цвели розы. В саду был старый круглый фонтан и какие-то статуи. Я вошла в Институт и побрела по веренице сводчатых коридоров, любуясь архитектурой старинного здания. Хотелось сообщать всем и каждому, что я родилась именно тут, в таком месте. А теперь пришла, потому что хочу родить сама.

Захотелось позвонить маме. Но я боялась делиться делами, связанными с беременностью, ведь, узнай она правду, обязательно насядет, расспросы перерастут в давление, она расскажет всем вокруг о моих проблемах. Мне надо было защитить себя одиночеством, спрятаться от чужих мыслей и слов.

Помещение для ГСГ выглядело зловеще. На потолке белела лепнина, в предбаннике с кушеткой стояло огромное антикварное кресло, – а в середине зала возвышалась космическая установка и сбоку мерцала застекленная кабина, в которой за мониторами сидели люди. Меня попросили раздеться ниже пояса и проследовать к космической штуковине. Под ней был металлический стол с распорками для ног.

– Спортом занимаешься? – спросила пожилая врач-рентгенолог, которая возникла рядом с Шалиной; обе они были в масках и напоминали служительниц какого-то культа. – Видно по ногам.

Шалина сделала мне в живот укол местной анестезии. После этого я смотрела только вверх, боясь наблюдать за тем, что происходит внизу. Космический аппарат загудел. При проверке труб в матку под давлением закачивают специальную жидкость, чтобы было видно, проходимы они или нет. В то же время рентген сверху делает снимки. Лязгающие звуки и шум усилились. Мне стало нестерпимо больно внизу живота – словно включили менструальный спазм и вывернули тумблер ощущений на максимум. У меня пересохло во рту.

– Потерпи, – ласково сказала Шалина; медсестра в шапочке и маске взяла меня за руку. – Почти всё.

Я смотрела на потолочную лепнину – и думала о том, что маме, наверное, было гораздо больнее, когда я появлялась на свет.

Наконец, боль ослабла, звуки затихли, и мне разрешили осторожно слезть. Меня проводили к кушетке, выдали толстенную прокладку, дали одеться и попросили прилечь. Им нужно было минут десять понаблюдать за мной и убедиться, что я перенесла процедуру нормально. Шалина попросила подойти к ней с результатами и удалилась. Боль прошла окончательно.

Пожилая врачиха уселась в антикварное кресло и уложила ноги в аккуратных туфлях на кожаную приступку. Когда мне разрешили встать и сказали, что снимки готовы, она пригласила меня в темную кабинку, чтобы взглянуть на них.

– Обе трубы проходимы, – произнесла она, глядя на полупрозрачные рентгены. – У тебя всё нормально. Забеременеешь. – Меня удивил контраст ее прически, аристократических манер, обстановки и этого обращения на «ты»: – Во всём виноваты мужики, – добавила она.

– Что? – удивленно переспросила я.

– Запомни: во всём виноваты мужики. Сейчас из трехста человек до донорства допускается всего один. Ты представляешь? У всех поголовно негодная сперма. Так что иди, и всё будет как надо. А мужик твой пусть сам проверяется, – с этими словами она вручила мне конверт с заключением.

– Только смотри, спортом своим сегодня не занимайся, – добавила она, когда мы шли по коридору.

– А завтра? У меня забег.

– Завтра – пожалуйста.

Мы всё еще шагали рядом, и я осмелилась задать вопрос:

– Слушайте, а то, что я бегаю, влияет на зачатие?

– На него всё влияет, – отрезала она.

– Но все-таки: что мне, спортом перестать заниматься?

– Слушай, – вздохнула она. – Вот нравится тебе? Чувствуешь себя здоровее? Тогда живи, как живешь. И всё придет. Виноваты мужики. А мы, женщины, всегда и во всём правы. Запомни.

На следующий день я побежала полумарафон. После пяти километров начала задыхаться. Шалина прописала мне несколько антибиотиков – и, видимо, от лекарств, пережитых боли или вмешательства, тело плохо мне подчинялось.

Захотелось сойти с дистанции. Забег проходил на Крестовском острове, я бежала, постоянно оглядываясь на кусты и газоны, которые так и приглашали замедлиться, уйти в прохладную тень. В голове вертелись мысли, что я слишком на себя наседаю: нельзя после такой процедуры подвергать себя тяжелой нагрузке. Но статус спортсменки и воображаемый разговор с Костей (который, конечно, пожалел бы меня, но втайне решил бы, что я сдалась) не давали мне остановиться.

В итоге я добежала до финиша с самым плохим, по моим меркам, временем, но все-таки добежала. Я фоткалась с компанией друзей и знакомых, которые тоже участвовали, и улыбалась во весь рот: на глазах у других я жила супернасыщенной жизнью, бегала, собиралась в горы и не планировала никаких детей.

Постоянные визиты к врачам и болезненные процедуры были тайными. Я не хотела признавать свою растерянность. После ГСГ я вновь убедилась, что со мной всё в порядке, и надо просто тщательнее контролировать овуляцию. Всему свое время.

И я начала готовиться к восхождению на Эльбрус.

* * *

Роман – это марафон на ниве писательства. Как и бег на длинную дистанцию, он требует массы сил и времени, но не имеет предсказуемого результата. Ты не знаешь, добежишь ли, не знаешь, издадут ли тебя, как не знаешь, забеременеешь ли: можешь только надеяться на лучшее, полагаться на свои силы, несгибаемый дух, а еще – на удачу.

Дух тоже нужно тренировать. Не говоря уже о технике. В беге это – постановка ног, наблюдение за пульсом, за темпом, еда каждые пять километров после пятнадцатого, намеренное замедление. А в писательстве – замысел, идея, представление о сюжете и персонажах, и далее – терпеливое письмо.

С замыслами у меня всё было неплохо, но когда я начинала обдумывать будущий текст подробно, мне становилось скучно. Голова как бы уже выполнила всю работу: я знала логику развития сюжета, я знала, чем всё кончится. Зачем тогда что-то писать? Ведь всё готово. Поэтому в работе над романом хотелось оставить лакуны, незакрытые задачи.

О чем он может быть, я размышляла еще зимой, пока готовилась к марафону. У меня был материал, который наполнял меня решимостью: фактура моей юности и тусовок на Малой Садовой, концертов в клубах, скейтерских конвентов и бешеных вписок. Однажды я написала об этом рассказ, и когда он сложился, поняла: вот оно! Вот о чем я хочу писать. Но создавать очередной так называемый «роман поколения» мне казалось слишком скучным. Поэтому я решила добавить к своим подросткам тему электричества, объединить две темы в насыщенный химический раствор.

В литературной студии при издательстве, в которую я ходила пару месяцев, объявили конкурс: во-первых, на лучший выпускной текст, во-вторых, на возможность