Необитаемая - Татьяна Млынчик

– Я убежден, что, если тому суждено, мы бы встретились! Ты можешь сходить поговорить с батюшкой? Просто поговорить?

– Костя, я не понимаю, почему должна заниматься искуплением того, в чем не виновата!

– Но ты виновата!

– Ты хочешь сказать, что это я виновата в том, что у нас не получается, да? Может, дело в тебе? Ты ведь даже не ходил к врачу!

Этот разговор лишь озлобил меня. Меня как будто пропускали через строй: врачи, родители, муж… Отделайте Машу посильнее, и Бог даст вам ребенка. Только Машу надо сначала освежевать, иначе ничего не выйдет. Покажите ей ее туловище, пусть, наконец, осозна́ет, что главное тут – оно, а не то, что у нее в голове. У ее тела много разных недочетов: она спала хер знает с кем и не представляет, какими болячками наградили ее эти проходимцы. Пора провести аудит ее телесности! Она сделала аборт, и это наверняка тоже не прошло бесследно. А если ничего не случилось с ее телом – то случилось с духом! Чтобы обелить его, нужно сходить к батюшке. И покаяться. Покаяться в том, о чем она не жалела.

Перед сном я вспоминала тот разговор с мамой по пути в бар, свою фразу: «А что, если оставить ребенка?» – и мамин жесткий ответ. Про необходимость жениться, про академ… И свой ответный страх. А что, если тогда я на самом деле хотела ребенка? Но мама повлияла на меня. А я хотела. Хотела ли? Да я не знала, чего хотела. И точно не хотела брать на себя ответственность. О каком ребенке могла идти речь? Ведь я сама себя заковывала в кандалы чужих решений. Как же так? Почему я не могу решать сама, почему за меня это должен делать кто-то другой? И как я могу жалеть о выборе, который сделал за меня кто-то другой? Я раскаивалась только в том, что была настолько нерешительной, и мне постоянно нужен был кто-то, кто примет решение вместо меня. То, что жить с этим решением предстоит мне, я почему-то не понимала. Почему я доверяла другим больше, чем себе? Почему постоянно смотрела на них в поисках одобрения? Поэтому и аборт происходил как будто бы не со мной. А теперь Костя хочет, чтобы я пошла и покаялась. В чем? Я даже ничего не решала… И не потому, что у меня отобрали право решать, а потому, что я отдала его сама, как знамя. Вот, мам, неси его, раз первокурсница Маша не может сама решить судьбу своего первого нерожденного ребенка, поэтому реши всё за нее, оплати клинику, а Маша потом попьет пиво у БКЗ и замутит с самым красивым на свете восемнадцатилетним скейтером, будет целоваться с ним под ар-н-би, пока мама ставит зачет по логике и радуется закрытой сессии. А Маша еще немного покурит, глядя на бледный рассвет белой ночи…

Я принялась сдавать анализы, а Костя пошел к урологу и тоже прошел через обследование, получив предписание выполнять какие-то процедуры для улучшения качества спермы.

Через несколько дней я благоразумно отправилась в клинику к коллеге Александра Третьего для обсуждения лапароскопии. Коллегой оказалась хмурая женщина, на вид – ровесница моей мамы. Она стала по календарю высчитывать что-то, связанное с моим циклом, и сообщила, что лапароскопия представляет из себя операцию под общим наркозом, во время которой проверяют проходимость маточных труб. На нее надо приехать рано утром, а еще позаботиться о том, чтобы вечером меня кто-то забрал. Она провела осмотр в гинекологическом кресле и назвала дату, когда мне надо будет приехать на процедуру.

Говорила она путано, и я толком ничего не поняла. А потом назвала стоимость, которая составила примерно две трети моей зарплаты. Но я согласилась. Решила покорно следовать вселенской воле и предписаниям Александра Третьего.

Взяла отгул, собрала наличку, договорилась с Костей, что он заберет меня в конце дня. И в назначенный день, натощак, поехала в клинику на другой конец города. Когда я вошла к врачу в кабинет и сообщила, что готова к операции, она удивленно на меня поглядела – и вяло ответила, что операция не сегодня: для начала она должна взять у меня анализы. Я заявила, что подготовилась, сделала всё, что она сказала. Она стала убеждать меня, что не имела в виду операцию, что до операции еще надо допуститься. Как до экзамена. И она не допустит меня без анализов. Говоря это, она усмехнулась.

Я попрощалась и вышла, нарочно посильнее захлопнув дверь. Собираюсь тут отдать две трети зарплаты – а врач даже не может толком объяснить, что мне надо делать и как всё будет происходить! И вообще, почему я должна ложиться на хирургические манипуляции под общим наркозом, будучи абсолютно здоровой, да еще и тратить на это столько денег? Это всё напоминало какой-то развод. Как будто Александр Третий просто решил втюхать мне все возможные платные обследования. Согласиться на хирургическое вмешательство, приехать на другой край города с тапочками в рюкзаке, – и в результате увидеть взгляд врача, говорящий: «Ты что, идиотка?», будто я должна без медицинского образования понять все нюансы фигни, называющейся словом, которое я узнала две недели назад!

Нет, это было уже слишком. Да пошли они все! Кретинские телесные дела!

* * *

Я решила найти другого врача. Более комфортного. Которого лично знал или у кого наблюдался кто-то из знакомых. Чтобы быть уверенной, что иду к доктору, а не на презентацию-продажу медицинских услуг из глянцевого буклета. Подруга рассказала, что одна наша знакомая наблюдается у гинеколога по фамилии Шалина. Под ее надзором она рожала сына в Институте им. Отта. Эта окутывающая покоем фамилия «Ша-а-алина», а еще название института, в котором родилась я сама, указали мне верное направление. Я записалась на прием.

Шалина принимала не в самом Отто, а в небольшой клинике на одной из линий Васьки. Внутри вкусно пахло и было тепло. В фойе я увидела пару беременных женщин. Я опустилась на диван, воображая, что потом сама буду ходить тут с животом.

Шалина оказалась миниатюрной женщиной с каре. Я рассказала ей, что хотела бы делать всё поступательно и спокойно. Она согласилась, взглянула на мои анализы, прописала еще парочку и предложила начать заново: сосредоточиться на овуляции, отслеживать ее и еще какое-то время продолжать пытаться самим. Она прописала мне витамины и явку через несколько месяцев. Такой подход мне