Необитаемая - Татьяна Млынчик

Последний раз я сдавала анализы несколько лет назад, когда один случайный партнер обвинил меня в том, что я наградила его инфекцией. Это было великое унижение.

Мы переспали на загородном корпоративе. Коллега, высокий черноглазый инженер, явно давно этого хотел, а я не устояла.

В понедельник, когда мы оба пришли на работу, он написал, что нам надо поговорить о той ночи. Я набрала в ответ невнятную дребедень, мол, у меня путаница в жизни, поэтому я бы предпочла оставить произошедшее там, в лесном домике, и с тайным чувством превосходства отправила сообщение. А потом оцепенела, когда прочитала ответ: «Тебе бы провериться. У меня тут какая-то сыпь».

О том, где именно находится сыпь, я спрашивать не стала; было понятно и так. По моему телу пробежала дрожь; надо было возвращаться к работе, а я уставилась в монитор, не в силах пошевелиться.

У себя признаков венерических болезней я никогда не находила. Принялась проводить мысленную ревизию последних партнеров и силилась понять, кто мог меня чем-то заразить. Я знала, что бывают инфекции, которые проявляются только у людей одного пола, в то время как другой лишь переносит их.

В тот же вечер я сидела в кресле у платного гинеколога и сбивчиво рассказывала о случившемся. Гинеколог провела осмотр и заключила, что видимых проблем у меня нет, но придется сдать анализы. Пока ждала результаты, в голове мелькнула мысль: а что, если у меня сейчас обнаружат ВИЧ?

Но анализы показали, что у меня всё чисто. Когда я позвонила тому парню, он как ни в чем не бывало заявил, что, скорее всего, это раздражение от мыла или еще черт знает от чего. Я вздохнула с облегчением.

Почему тщательный контроль над предохранением у меня иногда ослабевал, было решительно непонятно. Вроде как, если не думать об этом, – пронесет. Всех же проносит как-то, и меня пронесет. Словно сама вероятность заразиться была наказанием, и от нее можно просто спрятаться, как в детстве – от родительской опеки.

На уроках ОБЖ в старших классах нам рассказывали о венерических болезнях и предохранении, но жутковатые картинки из медицинских энциклопедий никак не бились с картинкой нашей жизни. Мы – школьники из центрального района, мы спим только друг с другом, – ну какая гонорея, о чем вы? Во время ОБЖшного разговора о презервативах парни надували их, как воздушные шарики, и те белыми дирижаблями летали по классу под общий гогот, пока пожилая учительница в белом халате с прической-ракушкой продолжала деликатный экскурс в венерологию.

Всё это было для меня чем-то абстрактным. Мир венерических болезней существовал в романах Достоевского, в документалке про героиновых наркоманов «Подвалы Дыбенко», в байках Любки из деревни. В компаниях, где бывала она, пожалуй, мог встретиться кто-то с венерической болезнью, а в моих-то откуда он возьмется? Весь рассказ учительницы походил на страшилку из книги «Ошибки и катастрофы», которую я обожала читать в детстве, но которая никак не соотносилось с реальной жизнью.

Тогда я не подозревала о существовании инфекций со сложнопроизносимыми названиями, что бродят по мужским телам, а женщин одаривают спайками в маточных трубах и бесплодием, и что человеком с половой инфекцией может быть не только бомж, который крутится возле выхода из метро, а кто угодно, и даже я сама. Просто потому, что у меня есть тело.

* * *

Все мои занятия и интересы, начиная с детства, были разобщены с физиологией.

В возрасте пяти или шести лет мама отвела меня на отбор в балетную студию. Там надо было раздеться и выполнять разные команды: бежать по кругу рядом с другими девочками, поднимать руки и ноги, крутиться на месте.

Многие из присутствующих девочек были одеты в танцевальные трико поверх белых колготок. Как купальники, но из обычной ткани. Их волосы были убраны в аккуратные кички, справленные специальными резинками. У них имелись все атрибуты будущих балерин. Я же была в обычных белых трусах и майке, волосы – завязаны в хвост. Выполняя команды, которые выкрикивал кто-то из угла огромного зала, я остро ощущала свою отдельность: я была другой, неправильной, стеснялась своего внешнего вида и своих нелепых движений.

После отбора выяснилось, что я не прошла. Я недостаточно худа и не умею правильно выполнять команды. У меня нет данных даже для того, чтобы начать учиться в балетной студии с нуля. Эти телесные практики – не для меня. Точнее, не для моего маленького туловища: оно не может стать объектом искусства. Природа так распорядилась. Тут ничего не поделать.

– Просто ты девочка не такого склада, – говорила мама. – Ты пошла фигурой в папу, а он у нас немного «кабачок».

Ее тон был беззлобным, она констатировала факт, но я хорошо усвоила, что чешки, резинки с сеточками для прически-кички, трико, юбочки, деревянные перекладины-станки, – не для меня. Я девочка другого склада. Но какого?

Мама повела меня на другой отбор, в изостудию Аничкова дворца. Туда меня приняли сразу, потому что я уже умела рисовать. В изостудии не надо было ни перед кем ходить в трусах и выполнять собачьи команды. Там царили другие правила: тело, даже в обычной одежде, надо было запрятать в халат. Чтобы не запачкаться краской. Там требовалась работа головы, и еще немного – рук. Нужно было придумать или выхватить образ из окружающей реальности и воспроизвести его на прямоугольном листе бумаги. Штука была не в том, чтобы стать объектом искусства, а в том, чтобы создать его. Научиться вытаскивать из своей головы. Вжух! И кто автор этой удивительной глиняной фигурки?

Я стала частью младшей группы детей в перепачканных краской халатах. Эти халаты мамы и бабушки шили для нас из чего придется: на дворе стояли девяностые, и никаких специальных форм для юных художников в продаже не было. Поэтому халаты у всех были разные: из джинсы, из парусины, из темной грубой ткани, что делала их похожими на халаты советских инженеров-лаборантов.

Халаты спасали не до конца: я была неаккуратной – и часто метила краской лицо и волосы. В нашей студии была раковина, из крана текла только холодная вода, под ней руки плохо отмывались от краски. После занятий я выходила запачканная, в гардеробе на первом этаже натягивала варежки на окрашенные ладони. Но грязные руки меня не беспокоили, меня беспокоил последний эскиз, над которым я корпела несколько недель кряду, и неспособность создать перспективу между