Под уральским небом - Тамара Петровна Москалёва

её, словно ошпарило: «Да ё-лки же палки! – она швыранула злосчастную крышку! – Вот дура-то, а!» Женщина моментально вспомнила, как из бурного арычного канала, разрезающего городок на куски, месяц назад выловили трёхлетнюю девчушку. «Боже! а у гастронома-то и арык не закрыт толком! – обомлела Мария. – Ругая себя последними словами, она скачками ухнула с лестницы: «Масло ей надо! Ну же лентяйка чёртова, а!»

И вот уже, сломя голову, спотыкаясь о булыжники, она мчится в магазин по ближней тропке вдоль канала, местами закрытого бетонными плитами. Мало хоженная стёжка то взбирается на каменистый пригорок, то скатывается в рыжие заросли татарника. «Мама!» – внезапно истошный крик разрывает материнское сердце: «Ма-а-а-ма!» Маруся остолбенела. «Господи… – она узнала голос. – Это же он!.. Из арыка! – Мать заметалась, завыла: «Женя! Женька-а! Господи… его… под мостки тащит!..» В два прыжка она оказалась у мостков. «Только бы успеть!» Маша упала на грязную плиту, спрятавшую часть широкого арыка, и, перегнувшись, с головой протиснулась в холодный проём между осклизлыми пластами. Косыночку она потеряла, и потные волосы лепили глаза. Внизу в чёрном потоке неслись ветки, плясали огрызки яблок, арбузные корки… Цепким взором Маруся обшаривала мутную лавину. Рискуя сорваться в глубину, дрожащими руками отчаянно вспенивала студенящую быстрину, отпихивая раскисшие отбросы. «Где же он, а?.. Сынок…» – Она, сдерживая дыхание, вслушивалась в шум бесноватой ве́рти. Спохватившись, что теряет время, женщина единым духом выбралась из саркофага и, не переставая причитать, бросилась к гастроному. На стеклянных дверях изнутри торчала палка. Маруся нетерпеливо затарабанила: «Откройте! Ну откройте же!»

– Обед! – недовольно рявкнула через стекло уборщица, плюхая мокрую тряпку на пол.

– Вы тут мальчика маленького не видели? Масло покупал?..

– Никого не видели! – бабка повернулась круглой спиной, неохотно завозила шваброй. – Носит вас тут, прибраться не дадите…

«Не был…» – Душа обомлела: «Потеряла ребёнка… сволочь… Вот сволочь!..» В оцепенении Маруся не помнила, как ватные ноги вынесли её, полуживую, к дому. Ворочается, коварно поблёскивает в узких проплешинах пленённая вода… Женщина отрывает взгляд от воды и понимает: «Всё…» Её обдаёт сухим жаром, она беспомощно оседает на выжженную траву у подъезда… «Не-е-ет!» – мотает головой Маруся. «Не-е-ет! Помогите!» – орёт безголосое сердце. Безжизненные губы не слушаются. В этот полуденный час народ, будто, вымер: на улице – пекло… и – никого.

– Же-е-ня! – выхрипывает мать, – Женя-а… сыно-о-ок…

«Мама!» Женщина вздрогнула… «Ма-а-ма… Я… купил масло, а ты… ушла на работу-у…»

– Господи! Женятка! родной ты мой! – Откуда у Марии и силы взялись! она вскочила: – Я – здесь! – и опрометью бросилась в подъезд, – Женя! Зде-есь я! Зде-есь! Сыночек…

У порога закрытой квартиры сидел её помощничек. Двумя руками он бережно держал бутылку хлопкового масла и горько плакал.

Жизнь – по ветру

– Можно?.. – в конторку ворвался шум стиральных машин. Окинув комнату быстрым взглядом, она несмело вошла, прикрыла дверь. – Здравствуйте… – Расторопно вытащила из кошёлки бумажку, протянула, – вот… к вам… гладильщицей…

Я пригласила сесть. Пришедшая кивнула, положила на стул котомку. Потом заправила в белую косынку седые волосы, тяжело оперлась о спинку пухлой рукой с толстыми ногтями и застыла в ожидании, глядя под ноги.

– Мария… Семёновна?.. – позвала я. – Женщина встрепенулась: «да-да…», – подняла дряблое лицо с жёлтой рытвиной на щеке. Из-под рыженьких бровей выбулькнули недобрые глазки. Мария Семёновна шмыгнула картофельным носом, сдержанно улыбнулась. Скользкие глазки, не мигая, принялись осторожно ощупывать меня. По спине моей побежали мурашки… – Ваше рабочее место, – я указала на закуток-бельевую.

Так Мария Семёновна стала работать у нас, в больничной прачечной. Скоро мы подружились. Глаза её уже не казались зловещими, и неприятный взгляд больше не тревожил. От Марии Семёновны всегда вкусно пахло пирогами. Чуть ни каждый день она угощала своей стряпнёй: «…тёпленькие ещё… пробуйте, с изюмом, а это – шанежки…» Она и сама смахивала на пышную белую шаньгу. Просторный больничный халат скрывал рыхлую фигуру. Косынка и фартук делали её уютной и домашней.

* * *

Заканчивался рабочий день. Мария Семёновна посмотрела на часы, выглянула в окно, просветлела: «А вон и мой ненаглядный! – Она постучала, махнула рукой, – Алёша! Заходи!» Вошёл опрятный старичок. «Мария… как ты? – он поцеловал жену. Вежливо поздоровался со мной: – Алексей. Можно просто: дядя Лёша». – Кашлянув, пригладил кустики волос. Сел, терпеливо ожидая свою Марию. Она доутюжила последнюю наволочку, неспешно собралась. Я смотрела в окно. Из-за снежных гор выглядывала весна. Голые деревья тянули к небу искалеченные руки. А по скользкой улице шли, поддерживая друг друга, двое: он и она…

– Симпатичный у вас муж, – сказала я Марии Семёновне на следующий день.

Она сложила полотенце, провела утюгом, заметила простодушно: «Самой нравится».

* * *

Уходили-растворялись деньки. Свирепое солнце прогнало весну и уже с утра кусало и жарило беспощадно. Глубокий шрам на варёном лице Марии Семёновны расцвёл красным маком, кровоточил. «У-уфф… горит как… смотри, всю щеку разнесло… больно дотронуться… – приплясывала она перед зеркалом, втирая мазь. – О-ох… рожа… что репа пареная…» Мне неловко было лезть с расспросами. Но как-то, всхлипывая от боли, гладильщица зло выдохнула: «С-стервец… пос-старался…» Я удивлённо посмотрела на неё. Женщина сняла остатки крема, положила тюбик в карман, принялась за утюжку.

– Я ведь за Лёшу поздно вышла, – сказала она, – уже когда разменяла шестой десяток. А до этого мы с ним в соседях жили. – Мария Семёновна замолчала. Потом вдруг предложила: – Знаешь что, Татьяна Ивановна, а заходи-ка ты ко мне в гости! Вот хоть завтри – воскресенье как раз. Напеку пирожков. Чаю попьём, поговорим по душам… А? Посмотришь, как живу… – она просительно глядела на меня. – Придёшь-нет? Лёшу на рыбалку провожу, а мы и посидим.

Видно было: Марии Семёновне что-то гложет душу, ей не терпелось выговориться.

Адрес долго искать не пришлось. На широкой улице я остановилась у добротного палисадника с вишнями и тугими розами. Два солидных терема гордо смотрели чистыми окнами на соседние домишки, привлекая прохожих расписными ставнями. Около заборов, увитых виноградником, приветливо голубели скамейки. «Хм… красиво…»

– А я жду, – у ворот улыбалась Мария Семёновна в белом платочке и цветастом фартуке. – Заходи во двор. Не бойся, живности не держим, даже кошки нет. – Женщина закрыла калитку и по прохладному двору повела было в дом. Спохватилась: – Ой, обещала же показать житьё-бытьё… Айда! – Не мешкая, стала объяснять: – Вон там – сад, там же маленький огородец: кой-чё выращиваем. Здесь вот – полив-водопровод, видишь: прям во дворе – не бегать за ограду. Забетонировали кругом, чтоб грязь не таскалась. Там вон сарайки. Летняя кухня. Душ. Вот этот дом – наш с Алексеем, а тот… – она указала на второй терем, –