Под уральским небом - Тамара Петровна Москалёва

с ними. У старшего – Николая, уже открытый туберкулёз. Работает главным бухгалтером на дому. Дескать, вроде, и поумней младшего, а тоже обижает словами всякими. И вдруг Алексей неожиданно мне и говорит: «Слышишь, Мария, выходи за меня. Спасай. Пропадаем. Мужики мои вряд ли женятся когда…» Прямо счас ответа, мол, не прошу – подумай. Я о тебе, дескать, вспоминал эти дни, и вот, видишь, встретились… «Тебе, – говорит, – жить негде, а у меня – дома, сама знаешь»

Мария Семёновна замолчала, снова подошла к окошку, приподняла тюлевую занавеску, посмотрела на дорогу, вернулась за стол.

– Да… Жили мужики бобылями. И правда, кто за них пойдёт? Нет, за Алёшу бы, конечно, любая пошла… Но опять же… сыновей боязно: один горбатый да лютый, другой – заразно-больной. Да и… как встревать между отцом и сыновьями? Ну что… посоветовалась я со своими девчатами, а они – о-ох, рады-радёхоньки: мать глаза мозолить не будет! «Выходи!» в голос закричали. – Мария Семёновна посмотрела на меня, хохотнула. – Ну и встретилась я через неделю с Алёшей: «Сыновья-то согласны?» Конечно, мол, старший, Николай, дескать, и надоумил. Ну раз так, я и дала согласье. В загсе нас тут же и расписали. Помню, зашла в первый дом… во второй… нечего сказать – хоромы!.. Но грязища-аа… – Мария Семёновна обхватила руками щёки, замотала головой, – о-ой… грязища… ма-атушки мои-и… непролазная! Плевки, папиросы, вонь, окна, сто лет немытые, бельё чернущее… боже мо-ой! Как раз почти две недели сыновей дома не было. Старший – Николай Алексеич, в пансионате отдыхал, а младший – Родион, с дружками где-то в горах рыбалил. Так мы с Алёшей за эти дни выскоблили, вычистили оба дома. В том, – Мария Семёновна метнула взгляд в сторону двора, – там жил Родион, а в этом, как ты поняла, Николай Алексеевич с Алёшей. Ну вот… перестирали бельё. Освежили постели. Стёкла-окна помыли. Цветы, чистые занавески… В некоторых комнатах обои наклеили. Иконки в домах поставили. Во дворе порядок навели. Шик-блеск! – Мария Семёновна подняла большой палец.

– И вот приехал старший. Поздоровались. Вижу, прям засиял парень: «Спасибо, Мария Семёновна!» Мы, между прочим, друг друга по имени-отчеству величали. Ну вот… ждём второго – Родиона. – Хозяйка, усмехнувшись, покачала головой: – Приезжает на следующее утро (на мотоцикле подвезли). И… э-эх! Прямо с порога: мат-перемат… открывает ворота! К себе поднялся, саданул двери. Мы – к нему. Алексей спрашивает, чего, мол, ты, Родя, не в себе? Тот в сенях побросал снасти. Меня увидел, пиннул ведро с рыбой. Рыба по лужам расползлась, хвостами об пол шлёпает… ой… И как давай Родька по комнатам бегать, ногами двери открывать. Как давай ругаться, дескать, зачем, такие-сякие, вещи переложили-переставили, зачем стаканы-ложки убрали? Не знаю, мол, теперь, где что искать! Я на него уставилась… и не пойму, с чего злится-то? А он вдруг, как завизжит: «Не смотри-и! Сгинь!» и упал, и забился весь… веришь. Пена клубами изо рта полезла! жуть… Меня самуё затрясло… В горле пересохло, зуб на зуб не попадает со страху. Вызвали Родиону «скорую», откачали. А мне хоть самой «скорую» подавай… А вечером принесла ему ужин. Родька этот ужин чуть на мою голову не одел: тарелкой с жареной рыбой зафитилил, едва успела выскочить! – «Вон отсюда, чтоб я тебя здесь больше не видел!» – Мария Семёновна глубоко вздохнула, вновь переживая прошлую картину. Помолчав, сердито продолжила:

– Так началась моя новая жизнь. Со старшим сыном – Николаем Алексеичем, мы дружили, а вот с Родионом… Бывало, не дай бог, я на него посмотрю невзначай, он тут же орёт, будто его режут: «Убери свои глаза, ведьма!» И начинает головой биться! Швырял в меня, что в руки попадало!

Мария Семёновна встала из-за стола. Скинула с головы на плечи свой платок, тряпицей вытерла вспотевшее лицо. – Обожди чуток… всколыхнуло маленько… Давай ещё чайку, самовар вот… – Хозяйка подлила чаю и, присев, вновь принялась за рассказ:

– Однажды чиню бельё за швейной машиной, – женщина кивнула на маленькую дверь. – Алёша с сыновьями в саду ковыряются-переговариваются. Я руками шевелю, сама песню мурлычу… Вдруг перед самым носом – взрыв! Я аж подпрыгнула с испугу! Лицо так резану-уло! Загорело-заполыхало, будто в него осы впились. Оклемалась, чую: битым стеклом умываюсь. Кровища глаза заливает, по шее на кофту плывёт. Обкарябанными руками нащупала я на машинке драную простынь, прижала к лицу и – в дверь… Осколки хрустят под ногами. Слышу Родькин хохот. Я от него увернулась, выскочила да – в больницу… Хорошо, больница – под боком! Лицо-то – ничего, да и глаза, слава богу. А вот это… – Мария Семёновна платочком дотронулась до болячки на щеке. – Рану обработали, сделали рентген, сказали кость задета, мол два длинных осколка засели. Щеку забинтовали, уколы, таблетки… На неделю в больницу уторкали. Пока я в больнице-то была, Родьку в психушку увезли. Оказывается, он своей тяжёлой пепельницей хотел шваркнуть меня, а попал в швейную машинку, видишь как… А у старшего-то, Николая Алексеича, от расстройства кровь горлом пошла. Туберкулёз же. Так он в заразку попал. – Мария Семёновна промокнула глаза, вспоминая лихие дни: «ой, господи…»

Хозяйка замолчала, и я вопросов не задавала.

– Ну что тебе сказать?.. – оживилась Мария Семёновна. – Николай Алексеевич после того сильно заболел и вскоре умер. А Родион… только выйдет на несколько месяцев из психбольницы и снова – туда. Конечно, грохнуться с орешника – не шутка, как считаешь? К слову сказать, они этот орешник-от срезали и пень засыпали, сровняли с землёй. Да… Я старалась Родиону не показываться на глаза – прибиралась в его доме, когда уходил. Он, веришь, как специально, окурками пол заплёвывал, растаскивал сапогами грязь по комнатам. Словом… чего говорить… – женщина махнула рукой. – Ну, а моя болячка на щеке-то мокла, не заживала. То кровит, то гноится… Уж что только ни делали врачи. Чего только сама ни прикладывала, ничё не помогало, да и не помогает. – Мария Семёновна вздохнула (в который уж раз!).

– Короче говоря, Родька буянил, дрался! Жить стало невозможно. И решила я… сдать его… Есть у нас здесь в курортном месте дом инвалидов. Да ты, наверно, слышала, где это. Хорошие места, правда. Чистый горный воздух, природа… Ну вот и оформила я туда Родиона-то. Ох… уж как он плака-ал… господи-и… Не хотел. У меня прощение просил, мол, пожалей, не буду больше хфулиганить. – Рассказчица осеклась, поморгала белёсыми ресницами. – Лёша тоже в голос ревел, взялся, было, уговаривать, мол, пропадёт там сынок, – Мария Семёновна поднесла платочек к глазам, зашептала, волнуясь: – Лёша просил, дескать, жалко. Родион, мол, кровинка моя