Острые - Анна Павлова

– Да, рада тебя видеть. Давай я постараюсь много твоего времени не занимать, поэтому сразу к сути. Не пугайся, увольнять никто не собирается! Я очень ценю твой вклад в наш проект. Ты с нами, по сути, с самого начала, поэтому шоу не без твоей помощи стало таким успешным. У нас и выпуски были прекрасные, и героини, спасибо тебе. Я вот сейчас хочу, чтобы ты поняла правильно и не решила, что я какая-то нетолерантная. Смотри: тема инвалидностей вообще очень важна, но это немного не наш формат. Вот зачем мейковеры смотрят?

– Эммм… Чтобы расслабиться и развлечься?

– Бинго! У нас ко всяким острым темам… ну, не очень готовы люди. Я психолог, поэтому могу тебе сказать, что для человека нет ничего страшнее обмана ожиданий. А никто не ожидает таких тяжелых штук в развлекательных шоу.

Алла не смогла ничего сказать. Угукнула.

– Вот, – продолжила начальница, – ты же по образованию журналистка, сама знаешь: в новостях, если что-то, не дай бог, случилось, всегда отдельно уточняют, сколько детей пострадало. Потому что тема больная. Всем это важно, все переживают за детей. И когда вдруг какая-то такая чернуха, а это не социальное ток-шоу, все выключают. И рейтинги падают. Героиня хорошая, история милая, но давай в следующий раз без такого, ладно?

Алла снова издала нечленораздельный согласный звук. Откашлялась и добавила:

– Хорошо.

– Ну вот и прекрасно. Не буду тогда тебя больше задерживать, хорошего тебе дня и недели!

– И тебе.

Звонок закончился, а в ушах застряли неживые машинные звуки. Хрипели и ворочались, укладываясь там поудобнее.

Богдан пришел с работы ровно в шесть часов, секунда в секунду. Миша побежал к двери.

Миша

Папа пришел, папа пришел!

Богдан

(целуя в щеки Аллу и Мишу)

Привет-привет! Ну, как у нас дела сегодня?

Миша

Мама работала, а я смотрел фильм про динозавров!

Богдан

Ну молодец! А я конфет привез, мне на работе подарили. Пойдем расскажешь мне про динозавров.

– Пару минут – и ужин будет, не увлекайтесь! – крикнула Алла.

Миша

А можно я одну-у-у конфетку съем?

Богдан

Э, не, парень, конфеты только после ужина! Это закон!

Миша

Ну одну!

Богдан

А знаешь, что за нарушение закона бывает?

Миша

Посадят в тюрьму?

Богдан

Хуже! Защекочут до смерти!

Вдвоем они вышли из кадра, унося приторность американских семейных комедий. Алла осталась одна. За окном было темно, и только на нее падал белый круг софита. Она пошла на кухню – круг проследил за ней.

Гудела вытяжка. Горела лампочка. На сковородке шипели покупные ежики, притопленные в соусе из банки. Алла перевернула один лопаточкой – он оказался совершенно сырым и твердым. Сколько времени прошло? Минут пятнадцать с тех пор, как она их поставила?

Подняла сковородку. Под ней, как и ожидалось, горел красный глаз конфорки. Поставила. Наклонилась. Пахло ацетоном и «фейри». Никакой не едой.

Растерянность была нелепая и школьническая, по самые уши красная, будто предложили жвачку, а она оказалась с электрошокером. Так не должно было быть. Так не бывало. Алла вышла из кухни, закрыла дверь, немного постояла перед ней, ожидая, когда мир поймет, что она здесь, и вернется к нормальному состоянию. Запускайте уже все как положено!

Она возвращалась осторожно, ступала тихо. Схватила с подставки лопаточку и удержала за самый край, чтобы сломанные ежики были как можно дальше от руки. Перевернула один. Ничего не изменилось. Стукнула по нему и услышала характерный призвук полой пластмассовой сферы. Еще раз. Не показалось – точь-в-точь контейнер внутри шоколадного яйца. Попробовала томатную жижу – загущенная краска. Черт с ним, приложилась к боку сковородки всей ладонью. Холодная.

Алла истыкала все кнопки на плите, и радужки конфорок загорались, но жар не шел. Соус продолжал бурлить и пузыриться.

В коридоре затопало – Богдан и Миша возвращались, чтобы увидеть, как все сломалось, чтобы узнать, что Алла не только отвратительная мать, но и плохая жена, плохая хозяйка. Что она все это время притворялась, а на самом деле нет у нее никакой устроенной жизни. За нее живет некрасивая женщина из видеосозвона, у которой все стороны перепутаны, левая рука на месте правой, и ни одна из них не может написать сценарий, после которого тупые зрители не выключат тупой телевизор, и, как бы она ни старалась своей сопливой понарошковой идеальностью победить время и отсрочить СМЕРТЬ, она не может даже разморозить пятикратно распроклятые готовые ежики в баночном соусе.

Богдан

Дорогая! Что стряслось? Ты опять забыла, как пользоваться плитой?

(Закадровый смех.)

– Я не понимаю. Я ничего не понимаю. Я не понимаю. Я не понимаю.

Богдан

Ну, ну, чего ты переживаешь. Все ведь уже готово.

Он сам забрал сковородку с плиты, выложил котлеты на тарелки.

Богдан

Садись, дорогая. Всем приятного аппетита!

Они с Мишей принялись есть. Делать вид, что едят: ножи вхолостую елозили по пластику, а вилки накалывали воздух. Затем Миша жевал собственные щеки, а Богдан – язык, и оба изображали чавкающие звуки удовольствия. Ммм, как вкусно! Шорк-шорк. Щелк – у вилки откололся зуб. Хрясь, хрясь – вилкин зуб зубами.

Богдан

Ну шедевр! А ты чего не кушаешь?

– Я не понимаю. Не понимаю.

Богдан

Опять на диете? Ты так скоро совсем исчезнешь!

(Закадровый смех.)

Ну давай один кусочек!

Алла сделала вид, что отрезает кусок и тщательно жует. Софит грел ей голову, и казалось, что волосы на макушке начинают опаляться. Миша засмеялся. Брекеты в его рту засветились как маленькие фонарики. И не брекеты вовсе – его рот, язык, горло и зубы были железные, блестящие. Он не смеялся, а металлически грохотал, скрежетал, скрипел. Силиконовая кожа натянулась на жесткую челюсть. Глаза забыли, как моргать. Идентичное натуральному дыхание сипело через гибкую трубку.

Это был чужой Миша. И Богдан – чужой. Роботизированные куклы, произносящие реплики заготовленного сценария на пластмассовой кухне. Алла швырнула тарелку, и она не разбилась, а отскочила от линолеума. Игрушечная.

Алла выбежала к входной двери, выкрутила защелку. Шесть этажей неслась через одинаковые лестничные пролеты, чтобы не доверять свою судьбу лифту – такой же трескучей машине. Ступеньки все не заканчивались, не заканчивались, не заканчивались, ступенька-ступенька-ступенька, и хочется перелететь сразу через четыре, а страшно, что следующие – нарисованные. Только громче и громче за спиной урчали подъездные звуки, механические железяки, перекореженные роботы.

На улице было так же шумно и неестественно темно, будто небо закрыли кулисами. Ветер дул равномерно и строго в одну сторону, и на вкус он был как дистиллированная вода. Многоэтажки жилого комплекса походили на картонные коробки, в которых вырезали окошки и вкрутили светодиодные лампочки. Деревья стояли голые и тонкие, тронешь – и согнутся пополам проволочные ветки. На Аллу – выбежавшую как была, в шелковой пижаме и пушистых тапках, – смотрел прожектор. Она остановилась под фонарем.

Жизнь ее, конечно, ей не принадлежала – всем управляла неуловимая злая сила. Алла быстро дышала, чувствуя, как в груди ребристо, с короткими остановками крутится заводной ключ. Дробь поднималась из живота к горлу, а потом опускалась обратно. Туда-сюда. Тр-тр-тр-тр-тр-тр-тр. Три-четыре. И все застыло.

Раньше время невидимо и неумолимо шло. Так ходят игрушечные красноармейцы: толкнешь, и шагают упрямо, пока не свалятся со стола. Теперь все остановилось само по себе. Алла больше не чувствовала увядания, истончения, гниения. И вода не испарялась из луж, и крем не впитывался в кожу. Все стало пластиком, который не разлагается миллионы лет, все стало вонючей и вечной китайской безделушкой. В ней не было ни смерти, ни жизни, только контролируемая искусственность. Идеальная фальшь.

Стало холодно, и Алла обняла свои плечи. Растерла, избавляясь от зяблых пупырышек на коже. Собственное тело показалось теплым и живым, мягким – немного мяса, а под ним кость. Обыкновенные женские руки. Правая на левой – давно ли так? Как можно было двадцать