Говорит Москва - Александр Иванович Кондрашов

– Э, нет, вот вы меня так замечательно слушаете, и я как будто оживаю и думать начинаю: может быть, я ещё не совсем того, а? Сгожусь на что-то Родине!.. – спросил он с надеждой. И улыбнулся совершенно очаровательно, к сожалению, наполовину беззубым ртом.

– Почему нет? Жизнь только начинается. Вроде с рождения сразу кончаться начинает, но на самом деле каждый день, каждую минуту только начинается… До самого смертного часа… – уверенно ответил Костя.

Развёл-таки его на философию эротоман-реакцио-нер-ираклий.

– Да, главное – впереди. Это когда я уже предавать начал, и поплатился по полной, и до сих пор плачу… И вот… мать честная… – он вдруг притормозил и перешёл на шёпот, – смотрите-ка, Абба, чистая Абба…

12. Бегунья

Внезапная перестройка педиатра свидетельствовала о том, что он ещё не потерян для светского общества. На противоположном берегу появилась бегущая девушка… Ну бегунья и бегунья, мало ли их для здоровья бегает. Завидев бегунью ещё у левого моста, педиатр её встретил юрким взглядом и проводил восхищённым. Она обратила на себя внимание тем, что ни джоггершей, ни спортсменкой явно не была. Спортсменки такими не бывают. Во-первых, они не бегают с такими собаками, а эту сопровождала собачонка неизвестной ни Борису Аркадьевичу, ни Косте породы. Просто маленькая дворняжка, впрочем, может быть, и не дворняжка, но с виду такая простая и милая, что скорее всего дворняжка… Во-вторых, когда бежит спортсменка или джоггерша, то видно, что она бежит по делу, у них ничего лишнего нет, сплошные мышцы, здесь же лишнее было всё, и жило оно какой-то своей, совсем не спортивной жизнью, останавливало внимание, приковывало к себе взгляд. В коротких шортах и маечке, трогательная именно своим неспортивным поведением – неспортивны были её телодвижения, но женственны так, что на помолодевшем лице Бориса Аркадьевича все морщины разгладились…

– Ей не по гаревым дорожкам, не по набережной Сетуни, а по волнам бежать… Да, по волнам моей памяти… Абба… – шептал педиатр, – блондинка из «Аббы», помните, как она на «Евровидении» спиной поворачивалась, пела «Ватерлоо», плавно поводила этим местом и пела… Колдунья из фильма Бергмана, помните?

– Не помню, – как-то неожиданно строго откликнулся Костя, потом посмотрел на часы и вдруг заторопился. – Извините, Борис Аркадьевич, чуть не забыл! Я на пару минуток оставлю у вас колясочку, вы присмотрите за маленьким, обязательно мне всё-всё дорасскажите, безумно интересно, я никак не ожидал, особенно, извините, про Кондрата Эдуардовича Лупанова и про других – никак не ожидал таких подробностей… А мне буквально на пять минуток нужно отлучиться, с коляской я не успею…

– Пожалуйста, до самого интересного ещё далеко… – несколько обескураженно согласился доктор, – чего вам этот Кондрик сдался, вульгарис, говнюк обыкновенный и писатель хреновый, дундук самовлюблённый, как и почти все нынешние…

Борис Аркадьевич остался один на один со своими воспоминаниями, «пепси-колой» и Костиной коляской. Вынужденный прервать свой монолог на самом взлёте, он не находил себе места, встал, прошёлся, попытался даже пробежаться вокруг коляски, сделал несколько физкультурных движений, похрустел позвонками, даже присел и подпрыгнул пару раз. Вот что значит, когда человеку есть куда пойти, с кем поделиться наболевшим, а то лежит оно без дела на дне души, саднит, разлагается и травит организм. Какой замечательный этот Костя. А говорят, не осталось на Руси хороших людей среди молодёжи. Есть, всё есть, как бы ни удручали международная обстановка и правящая клика. И воздух какой, и какое небо! И храм на горе, и стаи уток на речке, и ласточки в небе, и колдуньи шныряют сказочные, и всё это совершенно бесплатно. Бесценно…

Прошло минут десять, Борис Аркадьевич допил то, что оставалось в баклажке, и положил её в свою сумку. Стал было читать «Раменки», но не смог, выбросил в урну. Через двадцать минут начал беспокоиться. А тут ещё младенец в коляске захныкал, потом отчаянно заревел и завертелся, пришлось дать ему водички из заготовленной мамой бутылочки, которую тот с жадностью, свойственной здоровым детям, моментально высосал. И принялся было опять орать, видимо, прося ещё, но Борис Аркадьевич немного поговорил с ним по-свойски и соской успокоил…

Куда рванул молодой папаша? Полчаса его нет. Странно. Борис Аркадьевич вынужден был собрать пожитки, сняться с места и двинуться с коляской в том направлении, куда удалился отец младенца. Миновал крутой излом Сетуни, и взволнованному педиатру открылась картинка, тронувшая старика не менее, чем Божий мир вокруг и страстные воспоминания об ошибках молодости и людской подлости. Надо же, опять бегунья на противоположном берегу, но теперь она не бежала, а сидела, прикрыв рукой лицо, точнее, не сидела, а полулежала, живописно закинув свои чудные ноги на спинку скамьи, как будто они очень устали и нужно было им дать отдохнуть, отдышаться, чтоб кровь от кроссовок к шортам притекла. Под ними, свернувшись клубочком, дремала её собачонка. Странно. Красиво, но очень странно, ну и чего она пробежала, триста-то метров всего? Но возлежала. Прелестно, но как-то совсем неуместно, тут таджики с тачками ходят, «лолиты» всякие шибздиков погоняют, а она лежит себе безмятежно… Волшебная картинка – отдыхающая нимфа. И шортики и майка у неё были цвета весны, когда почки на ветках деревьев только-только полопались и ещё так далеко до «взрослой» распущенности июля, – прозрачно-бежевого цвета. Из какого именно нежно-махрового материала – Борис Аркадьевич не разглядел. Распалённый своими воспоминаниями и обеспокоенный отсутствием собеседника, он осмелел настолько, что хотел спросить девушку – речка-то на изгибе узкая, кричать не надо, – не видела ли она высокого красивого блондина в серых джинсах и белой майке с надписью Back in USSR, но… не решился её тревожить. Еще с минутку постоял, подивился на живую метафору блаженной женственности и двинулся к тому железному мосту, что вёл к большому круглому дому. Про дом этот говорили, что строили его в 70-х для наших дипломатов, но они отказывались в нём селиться, так как из диаметрально противоположных окон в бинокль отлично просматривались их квартиры, а жить с наглухо зашторенными окнами им ещё за границей надоело. Гораздо более правдивая версия такая: круглые дома строили в Москве к Олимпиаде 80 года, чтобы поселить там олимпийцев, хотелось иметь пять колец на карте Москвы, построили только два, второй недалеко, в Матвеевском…

До моста педиатр не дошёл, так как молодой папаша с извиняющейся улыбкой уже спешил ему навстречу. Ах, как Борис Аркадьевич обрадовался появлению Кости! Тот объяснил слишком долгую отлучку тем, что у