Говорит Москва - Александр Иванович Кондрашов

приехал, но таким обкуренным, что задержавшийся в офисе Костя проявил самоуправство и до эфира его не допустил, как не допустил и ведущего ночного эфира, который «взял своё» уже на станции. Коллеги, беспрестанно хохоча, составить текст выпуска могли, а произнести его – нет. Пробовали, не получилось – душил смех: «В подмосковном Пушкино расстреляна… ха-ха-ха… семья предпринимателя… хаха-ха, я не могу… объявлена операция «Пере… перехват», ух-ух-ух, уссаться можно…» Костя на нервной почве без запинки провёл выпуск новостей. В суматохе он и не заметил, как классно, профессионально дебютировал в качестве диктора, обдолбанные коллеги тянули вверх большие пальцы: «Супер, ха-ха-ха, ты нас убрал, ты лучший…» Однако предстояло ещё ведение и ночного эфира. Оно состояло из запускания музыки по просьбе не дремлющих охранников и таксистов, а также, что гораздо труднее, – из разговоров с ними на любые темы.

Костя вдохнул полной грудью яд прямого эфира и «испортился» за одну ночь. Это было умопомрачительное, мало с чем сравнимое удовольствие. Разве только с работой учёного, когда прозрения являлись в спорах с коллегами или во сне, когда жизнь проходила в перманентном затяжном прыжке в неизвестность.

Вообще неразговорчивый Костя, оказывается, любил и умел говорить с людьми. Что важно, не только говорить, но и слушать. А что самое важное, чему его учил родной институт, – думать. Слушать, думать, говорить, предвидеть, давать высказаться оппоненту, вести с ним живую беседу, остроумно посадить на место хама, разжечь дискуссию, сменить ритм… Ночь пролетела в счастливом бреду, Костя внезапно осознал, что он круче всех ведущих на станции, и это подтверждали многочисленные звонки радиослушателей.

Особенно интересный разговор был с неким представившимся разнорабочим Саввой, очень квалифицированным, доброжелательным и остроумным слушателем. Они долго разговаривали с Костей о международной обстановке, о трагедии 11 сентября, о литературе, о хардроке, о новом президенте Путине… Когда звонивший попросил развеять тоску и рассмешить его неизвестным анекдотом, то Костя моментально вспомнил шпионскую хохму, родившуюся в физтеховской столовке. «Пароль: “Холодный свекольник есть?” Отзыв: “Нет, есть холодные котлеты”. Да, дурацкий анекдот, но разнорабочий Савва хохотал, благодарил и обещал, что они ещё посмеются вместе… Конечно, важную роль сыграло то, что в разговоре с разнорабочим среди любимых им современных писателей Костя вспомнил Кондрата Лупанова.

Костя слышал, что в верхах на пост генерального директора станции и главреда среди многих других обсуждается и кандидатура Лупанова – предыдущий гендир уже с месяц как ушёл, почему и распустилась дисциплина на «Парусе», – но Костя не знал, что звонивший разнорабочий Савва и есть Кондрат Эдуардович Лупанов. И что вопрос о его переходе на станцию уже решён. Готовясь «свистать всех наверх», он прослушивал ведущих, а иногда инкогнито даже позванивал в прямой эфир и разговаривал с ними не своим голосом. Тогда ввиду засилья радийных стариков, не чувствовавших воздуха перемен, дозвониться на станцию было довольно легко.

Вскоре произошло представление Лупанова коллективу. Несмотря на непомерную полноту, он влетел в офис станции вихрем импровизаций, шутовства, хулиганства, доброты и панибратства… Да, до зрачков заплывший жиром, но показавшийся простым, родным и близким… Костя в него влюбился. И все молодые на станции восхитились Лупановым, особенно после того, как он показал класс ведения прямого эфира. Тут, конечно, играли роль его опыт, слава поэта, парадоксального мыслителя, дар полемиста, знание ситуации в верхах и редкостная наглость. Свобода. Даже бесстыдство. Своими фирменными недомолвками он мог выразить отношение к кому и чему угодно. Умел жонглировать двусмысленностями. Когда Лупанов ещё только начинал на телеканале ОРТ, на него обратил внимание тогда ещё не опальный Березовский. БАБ восхищался его природной политической смёткой, огромным литературным даром и пластичностью духа – всячески продвигал его.

Педиатр говорил о противном голосе, но Лупанов мог разговаривать и не противным. Каким угодно голосом. Да, когда его заливал гнев, он начинал визжать отвратительно тусклым тенорком, но такое поначалу случалось крайне редко…

Однако общий восторг, вызванный приходом нового гендира-главреда, сменился ошеломлением. Лупа, как прозвали Кондрата Эдуардовича в редакции, внезапно произвёл кадровую революцию (потом были и вторая, и третья, и даже кадровая чехарда)… Постепенно были уволены все шестидесятники и вообще все, кто старше сорока пяти. Костя многих из них, ведущих передач о литературе, музыке, науке, успел полюбить – да, они были скучноваты, но нравились Косте тем, что знали больше, чем он. Их уход очень огорчил, но…

Ему было сделано предложение, которое потрясло его и взорвало редакцию. Лупа решил попробовать Лобова на роль ведущего. Как будто он звезда какого-нибудь «Маяка» или «Ахарбата», а не технарь без журналистского образования и радийного опыта! И вдруг ведущий самых праймовых программ, предполагающих артистизм, отличную эрудицию, мгновенную реакцию и самый высокий гонорар!

Доверие Костя оправдал. Нет, первый эфир был ужасным в сравнении с ночным парением на нервной почве. Чередой шли возмущённые звонки слушателей: кого поставили в эфир, почему нет того-то и того-то? С намёком требовали запустить в эфир песню Высоцкого «Парус, порвали парус…»

Но Лупа в Лобова верил, он заразил Костю философией насмешливого превосходства. Жизнерадостного пофигизма. Публика – дура, ею можно как угодно манипулировать. Всерьёз относиться ни к чему нельзя, главное – великолепное презрение ко всему, начиная с вороватого руководства страны, кончая придурковатым народом. Нельзя это выказывать открыто, но блистательный пофигизм поможет освободиться от комплексов, раскрыть крылья, взмахнуть ими и взлететь, увлекая за собой в горние выси рейтинг.

Рейтинг. «Парус» ему поклонялся. Есть у передачи рейтинг, есть передача, нет – нет, до свидания, спасибо за сотрудничество…

Недели через две ежедневного стресса Костя вошёл в норму, заговорил быстрее самого быстрого говоруна, но внятно и чётко. Темпераментно, остроумно, мощно. Он невольно подражал Лупанову, но в отличие от учителя у него был от природы хороший голос, хрипловатый баритон. Когда Костя иногда переходил на низы, то получал от слушательниц эсэмэски совершенно неприличного, интимного содержания.

3. Зефир в шоколаде

Успех не имеющего никакого специального образования Кости поставил под вопрос компетентность многих «кончавших университеты» коллег. Костю стали недолюбливать, говорили, что Лобов зазнался. А он не зазнался, он влюбился. Влюбился в своё дело, вложил в него своё нерастраченное научно-исследовательское «эго» и впервые после расставания с Физтехом почувствовал себя человеком. Лучшим. В глубине души он был убеждён, что переплюнул уже и своего учителя.

Это было время тотального ребрендинга станции.

Заскорузлый «Парус» получил новое, скандальное имя: «МанияК»…

Кроме информационных праймов Костя вёл и именные авторские программы, названия которых с удовольствием и лёгкостью придумывал Лупа: «Лобная доля», «Костный мозг», «Костолом», «Лобное место»…

Вот тут-то Зоя