Говорит Москва - Александр Иванович Кондрашов

всё равно это было ничто в сравнении с доходами какого-то мальчишки из прокуратуры, который построил рядом с их домом дворец. Купил за сумасшедшие деньги у внука академика Челубея огромный участок и заодно сказочный бревенчатый дом, в котором бывали такие люди, как Капица, Харитон, Ландау, Туполев, Микоян и, по легенде, даже Берия. Дом, на котором гордо красовались мемориальные доски, юный прокурор сломал, а доски перенёс на новый трёхэтажный кирпичный дворец в мавританском стиле, одна из стен которого напоминала о тереме академика…

Мария Петровна умоляла дочь почаще навещать родителей, появляться в николиногорском свете, но Зоя, отдав, видимо, достаточную дань тому свету, почему-то очень дорожила своей скромной двухкомнатной сетуньской квартиркой. И дорожила Костей.

Встреча с Зоиной роднёй несколько раз откладывалась – её отца неожиданно вызывали на съёмки, – но наконец состоялась.

Больше всех нервничала Зоя. Ей очень хотелось, чтобы родители и Костя понравились друг другу. Да, такой странный поворот произошёл: скорее даже чтобы не Костя им, а они Косте не то что понравились, они его ошеломили. Начиналось всё довольно мирно. Мария Петровна и Данила Иванович встретили Костю на обширном, к сожалению, несколько подгнившем крыльце. Костя вручил цветы матери невесты и поцеловал ей руку (так его научила Зоя), а Данила Иванович, удивив Зою, троекратно облобызал Костю.

– Милости просим в музей-усадьбу, уникальный артефакт советского дачного кооперативного ампира сталинского периода.

Из «артефакта» на крыльцо вышел огромный чёрный дог, подробно обнюхал Костю, казалось, с грустью посмотрел на него, зевнул и пошёл за экскурсоводом. Старый, видимо, пёс – мудрый, не суетливый.

Дом Костю поразил – огромный, бревенчатый, но с газом, водопроводом и всеми прочими городскими удобствами – Костя помнил, сколько труда и денег стоило его отцу и соседям провести газ к их улице, а здесь всё это давным-давно было. Русской печки здесь, конечно, он не обнаружил, зато с 30-х годов академический уют согревала изразцовая красавица-голландка… Обстановка не академическая, а скорее барской усадьбы, но с какой-то купеческой чрезмерностью. Антикварное или старинное здесь было всё, начиная со шпингалетов: паркет, мебель, вазы, статуэтки, светильники, огромная оставшаяся от деда библиотека с томами золотого тиснения в старинных шкафах. На стенах столовой свободного места не было: портреты и пейзажи работы Кончаловского, Серебрякова и других соседей покойного Зойкиного деда. Множество уникальных фотографий в багетах. С великими. Сколько их здесь перебывало. Полярник Отто Шмидт, писатель Вересаев, певица Нежданова, артист Василий Качалов, композитор Прокофьев, пианист Рихтер… Николиногорские бояре, сокольничьи, стряпчие, постельничие, гусляры, баснописцы, скоморохи, опричники… Фотография Зойкиного деда с Андреем Януарьевичем Вышинским тоже была, но она почему-то висела в туалете.

Но как можно жить в этом скрипучем деревянном музее? Старинная хрустальная люстра в столовой звенела от любого движения на втором этаже. Тут, чтобы пыль всюду протереть, надо полдня потратить. Однако родители Зои, имевшие отличную квартиру на Комсомольском проспекте, зимой и летом жили здесь. Во-первых, московские апартаменты они очень хорошо сдавали английским дипломатам, во-вторых, на Николиной горе жить было престижно. В-третьих, здесь – хорошо, невообразимо хорошо. Костя хоть и слышал много от Зои о николиногорском «арбатстве», но увиденное потрясло и даже несколько подавило.

Лес на участке, да, да, настоящий лес с белками, сороками и дятлами. Небесные сосны, и заложенные ещё Зойкиным дедом берёзовая роща и фруктовый сад. Когда-то роскошный. После смерти академика, случившейся во время путча, жизнь поместья изменилась.

Сад лишился не только хозяина, но и садовника, усадьба – всей бесплатной обслуги. Грядки с клубникой, зеленью, кусты смородины, малины, парники с помидорами, баклажанами и огурцами быстро превратились в чертополох. Английский газон – в клочковатую поляну, в которой подорожник, одуванчик и сныть быстро расправились с благородной травкой. Для сохранения газона нужно было косить не раз в неделю, как удавалось Даниле Ивановичу, а ежедневно. От «вишнёвого сада» осталось только несколько яблонь и груш, но и те без ухода загибались. Зарос, зацвёл и большой пруд, в котором когда-то водились караси.

Данила Иванович рассказывал о том, что здесь было, с болью и обескураживающей откровенностью:

– Я, честно говоря, и женился когда-то на этой даче, на этом вишнёвом саде, берёзовой роще и этих соснах. На этой горе над рекой. Раз побываешь, и не захочется уезжать. Маша старше меня на три года, милая была, но не красавица, а я всё равно влюбился. Страстно. И в неё, и в её отца, и в эту гору над Москвой-рекой. Здесь была аура простоты и величия, здесь жили советские князья и совсем обыкновенные люди. Не было этих сумасшедших заборов, а был простой штакетник… Вы «Утомлённые солнцем» видели? Очень правильно всё Никита отобразил. В гости друг к другу ходили запросто, были проходы через дачные участки… Теперь понаехали нувориши… я, конечно, хоть и большой либерал, но не прощу ни Ельцину, ни Гайдару, что они довёли страну до того, что дети великих художников, учёных, артистов оказались такими жалкими и ничтожными в сравнении с поселившимися здесь господами…

Тут можно две экскурсии провести: одну по нашему участку и восхититься девственной природой, собрать грибов, как будто ты где-то во владимирской глуши. А вторую – по посёлку, и вас ужаснёт архитектурное хамство и высота новодельских заборов.

– Лучше по грибы. Посёлок я уже видел.

– А пойдёмте! Зойка, дай нам корзину! Барин с гостем желают пройтись по грибы, – крикнул Данила Иванович, – через двадцать минут мы будем с полным лукошком. Не верите? Морган! Ко мне, гулять.

Пес не спеша вышел на крыльцо и чихнул. Зоя крикнула из глубины дома:

– Пап, какие грибы? Мама говорит, уже заморозки были.

Но вынесла корзинку и два грибных ножа. Костя удивился тому, что здесь можно идти в лес, не переодеваясь в специальную одежду.

Данила Иванович, стройный, вальяжный, весь какой-то вельветовый, мягкий, с удовольствием выступал в роли гида.

– Как-то я здесь заблудился по неопытности. Было это в самом начале моей жизни на Николиной горе, когда я за Машей ещё только ухаживал – я два года за ней ухаживал – академик проверял мои чувства, думал, я на даче женюсь, а не на Маше. Правильно думал. Но я и его, и тёщу-красавицу, и дочь его любил. И люблю! А куда денешься, когда кругом такая красота? И одно от другого не оторвёшь. Маша – непростой человек, мудрый, мать у неё была красавица, а отец умница; она внешне больше на отца похожа, а другим в мать… Но не без сложностей, иногда цапаемся. Я, понятное дело, стал потом погуливать… А вот