Говорит Москва - Александр Иванович Кондрашов

на Хрущёва с супругой разные взгляды, но это всё быльём поросло. До моего поступления в институт мы с мамой голодали. Кем она только не подрабатывала. Отец – шляхтич родовитый, бывший ответственный сотрудник МГБ, мать – княжна, бывший ответственный сотрудник Госполитиздата, а сын рос голодранцем. Голодное детство, но это что? Моего троюродного брата по папиной линии, родившегося в Питере в начале сорок второго, чуть не съели. Да, дорогой Костя, такие были времена, спасло его то, что он, как и я, субтильный, худенький с рождения…

Отец Толи Валидзе мне помог поступить в университет. В России выгодно быть хоть немного, да нерусским. Обязательно землячество чем-нибудь да поможет. От поляков не дождёшься, а грузины с евреями очень помогли. Мать-покойница, как Брежнев пришёл к власти, вернулась в Политиздат, дожила до защиты моей кандидатской диссертации… Мы в Москву тогда уже вернулись, двухкомнатную квартиру нам с мамой дали в год пятидесятилетия Октября. И она вздохнула наконец: сейчас заживём, и вот беда, как только не надо стало ежеминутно бороться за жизнь, болезни на неё и накинулись. Тяжело уходила… Помянем матушку, умницу мою, страдалицу… Всё хотела в Грузию к себе перед смертью наведаться, но родных не осталось, только очень дальние родственники, но они ей не могли простить предательства: большевизма, папиных подвигов… А она идейная до самой смерти была, плакала, когда кровавого тирана из Мавзолея выкинули. Такие люди были, Никиту считала хамом и презирала. «Предвестьем льгот приходит гений и гнётом мстит за свой уход». Только не гнётом, а идиотом. Распадом, энтропией, равнодушием… Инфантилизм погубил Россию. И пролетарский интернационализм… Как хорошо я захмелел… Победил индивидуализм. А тут ещё коммуникационный взрыв, персональные компьютеры, интернет, мобильные телефоны… В контенте побеждает поверхностность… Люди разучились быть в диалоге. Монологи воюют с монологами. Мультиплицирование одиночества вместо конвергенции и роскоши человеческого общения, поговорить не с кем… – уже как будто не с Костей, а с бутылкой беседовал Данила Иванович… – Муся, Му-ся! – довольно громко позвал он и предложил Косте: – Давайте вместе позовем: Му-ся, Му-ся! Ут-ка, ут-ка!

Морган встал и дисциплинированно трижды гавкнул, зевнул и опять лёг, положив морду на лапы.

Через несколько минут на веранду скорбно вошла Мария Петровна, за её спиной как будто пряталась Зоя.

– Даня, – сказала Мария Петровна строго, – как тебе не стыдно? Ты напился!

– При чём здесь я? – громко удивился профессор. – Где утка?

– Какая утка?

– Я тебя спрашиваю, Зойкина мать, где утка с яблоками?

– Ах, это? Даниил Янович, я пришла сказать тебе… – Мария Петровна как будто готовилась сообщить что-то торжественное, но не могла решиться.

– Что?

– Она сгорела.

– Как сгорела? – Данила Иванович побледнел.

– Она не хотела доходить, и я поставила духовку на 300.

А сама пошла сервировать стол, потом заслушалась, как вы пели, вспоминала, как мы с тобой ходили в «Современник» на «Вкус черешни» с Олеженькой Далем и Леночкой Козельковой, потом мы заговорились с Зоей…

– О чём?

– О жизни, Данечка!..

– Конкретнее.

– О том, ставить хрусталь на стол или не ставить, потом о…

– И что решили?

– Так и не решили.

– И утка сгорела?

– Да, Даня, она сгорела.

– Ну хотя бы яблоки остались?

– Да, немного осталось, и мяса немного осталось.

А картошка на противне тоже сгорела. Мы хотели вас порадовать этим противнем…

– Так неси что осталось! Меня тошнит уже от этих орешков. Да, вот и запах дошёл. Запах сгоревшей утки. Соседи подумают, что у нас заработал крематорий. Ох, что было бы, если бы был жив твой папа?! Что бы сказала твоя мама! Утку с яблоками проворонили! Позор, позор!

Костя думал, что это – какие-то шуточные семейные разборки. Данила Иванович ему очень понравился, но сейчас это был совсем другой человек, не тот, что обнаруживал пружины.

– Утку сожгли, фашисты, – кричал он, как будто раненый в самое сердце, – утку, которую я своими руками выбирал. Огромную, жирную, как гусь Паниковского, горе, горе мне… Ну хоть грибы поджарились?

– Они тоже были в печке на нижней полке.

– Вы и грибы сожгли? Но пожрать хоть что-нибудь дадите?

– Идите в столовую! – стараясь сдерживать себя, говорила Мария Петровна. – И, пожалуйста, Даниил Янович, воздержитесь от грубых выпадов! Вы мне ребёнка испортите!

– Пойдёмте, Костенька-ребёнок, я вас непременно испорчу. Ох, испорчу. Нельзя мясо доверять женщинам! Ничего им нельзя доверять. Морган – за мной!

Профессор встал с более чем ополовиненной бутылкой в правой руке, с двумя рюмками в левой, и вдруг его сильно качнуло. Костя успел его поддержать, а он, воспользовавшись моментом, шепнул Косте на ухо: «Полчаса потратить на выяснение того, ставить в день помолвки родной дочери на стол фамильный хрусталь или не ставить, а в это время в лагерной топке сгорает утка! Идиотка!»

В столовой мужчины сели с краю древнего фундаментального стола. Взволнованная Зоя с кухонным полотенцем на шее металась между ним и старинным сервантом и выставляла на стол фамильный хрусталь и кузнецовский фарфор. Белая Мария Петровна смотрела на неё и на мужа как на врагов и протирала бокалы салфеткой.

– Мария Петровна! – обратился профессор к супруге, осмотрев всё ещё пустой стол. – Будьте любезны, если вас не затруднит, ясновельможная, ответьте на один вопрос. Это очень простой вопрос. Есть ли у нас нарзан? Или какой-нибудь сок, может быть, томатный или грейпфрутовый? Нет, я не спрашиваю о закуске, а о хотя бы каком-нибудь бутербродике, какой-нибудь с чем-нибудь канапушке. Я закупал вчера всё это: сыр, колбасу, окорок, телятину, соки… Утку…

И вдруг взревел.

– Я есть хочу!

Совершенно неожиданно его поддержал Морган, но не лаем, а каким-то даже агрессивным воем.

Зоя рванулась на кухню и не заметила, как полотенцем задела стоявший на столе хрустальный бокал, и он полетел на пол. Костя в стремительном нисходящем прыжке успел перехватить его у самого паркета.

Спас бокал.

И встретился взглядом с Морганом, который был тут как тут, обнюхали друг друга. Вставая и ставя бокал на стол, Костя сказал, как будто оправдываясь:

– Я в институте вратарём был, в сборной факультета по гандболу играл.

Данила Иванович ничего не сказал, встал и, торжественно выпрямившись, пошёл на кухню. Дог также с большим достоинством последовал за ним.

В академическом доме гремела тишина. Слышно было, как Мария Петровна протирает хрусталь. Когда муж вышел, она сказала: «Это – ад». Из глаз будущей тёщи летели искры.

Раньше отца прибежала Зоя с соками, нарзаном и старинной кухонной доской – в центре она была вдвое тоньше, чем по краям – резали на ней лет семьдесят. Вслед за ней вошёл отец с