Говорит Москва - Александр Иванович Кондрашов

– А вы знаете?..

– Нет, я родилась в страшном, не буду говорить каком послевоенном году… В Ялте, куда от греха подальше отец отправил мою маму. Конечно, я ничего этого не помню, но помнила мама, Евдокия Исаевна.

Костя вспомнил её огромный портрет в столовой.

Абсолютно беззаботная, полуобнажённая восточная красавица в шикарной барской обстановке, кажется, в той же столовой, где они только что сидели, и картина была датирована именно тридцать седьмым годом.

– Как же так? – спросил Костя.

– Мама в 37-м была совсем ещё девочкой. Она из бедной украинской семьи, сирота; и вдруг попала в Москву, на Николину гору, папа увидел её на пляже и обо всём забыл. Ведь он был женат. Жену вскоре арестовали, он был безутешен, не мог работать. А мама была с огоньком, романтической натурой, комсомолкой и, как миллионы советских людей, беззаветно во всё верила, ничего не знала о творящейся вокруг кровавой вакханалии. Отец её взял к себе в дом, оберегал, потом, когда она достигла совершеннолетия, женился на ней… Так вот, ночью в страшном сорок шестом году – ох, проговорилась всё-таки – к нашей даче подъехала машина, остановилась у ворот и не уезжала, мотор тарахтел. Трых-тых-тых, трых-тых-тых… – Мария Петровна, видимо, не в первый раз рассказывала эту историю, очень похоже у неё получилось ворчание мотора. – А отец с матушкой как раз в это время занимались моим, так сказать, проектированием, – тёща пустила в сторону Кости тонкую струйку дыма, – вы поняли, о чём я говорю?

Костя не понял, но кивнул.

– Мама вспоминала об этом с ужасом… Машина тарахтит, они замерли в постели. Садовник пошёл открывать… Казалось, что прошёл час, машина вдруг отъехала, потом пришёл ординарец и через дверь спальни доложил, что это – органы, они разыскивают дачу Михалкова.

Мама с папой страшно испугались за Сергея Владимировича и заранее оплакали его. Но ошиблись, выяснилось, что этот ночной кошмар – недоразумение; Михалкова срочно вызвали в Кремль, к тирану, наверное, чтобы смешить публику на очередной попойке Политбюро. Отец не простил Сталину этого своего страха. Своего бессилия. Он долго после того трагического недоразумения не мог прийти в себя. – Теперь Костя понял, о чём речь. – Это мне мама рассказывала, когда мне исполнилось шестнадцать лет.

А как унижали его родителей! У деда до революции была ткацкая фабрика. Никодим Лукич был старовером, но сочувствовал большевикам и даже давал им деньги на революцию. Тогда это было модно, неудобно было не давать. Но во время красного террора её отняли, фабрику. Заставили деда работать на ней же директором. Рабочие его очень любили, поэтому не расстреляли. Но в дом, в котором родился Пётр Никодимович, подселили семью большевиков. Это был содом, как рассказывал отец. Бывшим владельцам тоже пришлось вступить в партию, чтобы не отобрали те шесть комнат, что оставались от этого, как сейчас говорят, рейдерского захвата…

Далее Мария Петровна стала расспрашивать Костю о переменах на радиостанции, о Лупанове, которого, по её мнению, иногда заносит.

– Личностно он не так крупен, как главный редактор «Ахарбата» Анкудин Анкудинович. Его я обожаю. Это – бескомпромиссная позиция, высочайший интеллект, символ информационного обслуживания интеллигенции. Ему очень трудно, особенно после этого не укладывающегося в голове бессудного ареста Михаила Борисовича, он вынужден подчас крутиться, как чёрт на сковородке. Между Сциллой и Харибдой. Между интеллигенцией и душителем свободы.

– Сталиным?

– Нет, Путиным. Ещё Ксению Алтынину очень люблю, она мне как сестра. Я думаю как она, а она как я. Вы не знакомы? Не советую вам попадаться ей на язычок, горло перегрызёт!

Спрашивала Мария Петровна и о гостях, приходивших к Косте в эфир. Выяснилось, что эти известные всей стране люди – кто законченный подлец, кто премьерская подстилка, кто тайный коммуняка, кто голубая вошь, кто просто сука, кто патентованная б…дь Тёща не стеснялась в выражениях…

Её жёсткие инвективы предполагали несогласие, спор, дискуссию, но Костя в том состоянии, в котором находился, был не способен дискутировать. Сокрушённо соглашался со всем. Когда к ним наконец присоединилась Зоя, Костя вдруг вспомнил, что, кажется, забыл выключить свет на кухне в сетуньской квартире, и, может быть, даже оставил открытым холодильник, и ничего не помнит про утюг… Эти обстоятельства стали достаточно уважительной причиной их внезапного отъезда.

– Ах, как жаль, что сегодня не удастся переночевать в вашем чудесном имении, – на прощание сказал Костя.

– Да, целый гектар, доставшийся от упырей, это – настоящее имение. Когда-то у деда были две домработницы, в усадьбе жили также садовник с женой и детьми, да лесник, да два ординарца, да дежурный офицер, теперь мы – нищета. Одна домработница, но и у той леопарды на уме. Старый дом скрипит, как новые сапоги, крыльцо прогнило, всё нуждается в срочном ремонте, мы с мужем не знаем, что делать. К нам разные таджики приходили, такие суммы заламывали. Раньше они были хорошими, смирными, незлобивыми, но теперь посредством демпинга вытеснили местных строителей, которые благополучно спились, и эти узбеки теперь диктуют нам, старым николиногорцам, свои расценки – настоящая мафия, они и с милицией вась-вась, ведут себя по-хамски… Тут нужен русский народный умелец, мне Зоя говорила, что ваш батюшка такой. Я вас благословляю и умоляю, помогите, спасите дом.

Костя понял, что Мария Петровна, в отличие от мужа, просто так ему Зою не отдаст. Только за ремонт.

Когда «форд» вырулил за ворота, тёща вышла на улицу и перекрестила машину. Они, посигналив на прощанье, медленно двинулись в сторону шоссе, но тут из ворот выскочил профессор в пижаме, а за ним Морган. Зоя сказала, что останавливаться не надо. В зеркало Костя увидел, что в одной руке Данилы Ивановича была бутылка, а другую он поднял, сжав кулак в антифашистском приветствии «рот фронт». Он что-то кричал им вслед, казалось, что-то очень важное.

– Что он кричит?

– Что поляков в Катыни расстреливали немцы в сорок первом, а не наши в сороковом.

– Откуда ты знаешь?

– А он всегда это кричит, когда напьётся.

– Почему?

– Потому что он это точно знает, но по телевизору доказывал обратное.

Морган, поначалу казавшийся многомудрым псом, долго ещё бежал за машиной, сопровождая отъезд «молодых» идиотским лаем.

Зоя пожалела Моргана: «Был умный пёс, теперь постарел, стал в детство впадать».

Миновав мост, знаменитый тем, что с него когда-то в Москву-реку сбросили Ельцина, но он не утонул, Костя наконец выехал на Рублёвское шоссе.