Говорит Москва - Александр Иванович Кондрашов

называли садистом, то на работе – Кулибиным: он мог починить всё, что могло испортиться, освоить любой прибор, даже любой музыкальный инструмент; он сам выучился играть на трофейном немецком аккордеоне, оставшемся от отца. Играл почти профессионально, но мог не только на аккордеоне, но и на пианино, и на скрипке; и виолончель, если бы была, он бы освоил…

И пел.

Русские песни, народные – затягивал их странным своим глубоким, прокуренным баритоном и с малого детства заставлял Костю подтягивать. Изувер. А главное, что, как нечто жизненно необходимое, внедрил отец в сына: стремление быть лучшим. Во всем, чем занимается. Побеждать. Он бы назвал его при рождении Виктором, но из скромности не назвал. Виктор Викторович – как-то чересчур, назвал Константином, с латинского – постоянный, стойкий. А без этих качеств победителем не сделаться.

Когда сын увидел «Лобов К.В.» в списке среди зачисленных на Физтех и с этой вестью явился в лобненский дом, стол уже был накрыт. Как будто Новый год, как будто День Победы. Отец по отчётам сына о том, как проходили экзамены, чувствовал, что всё путём. После написанных на пятёрку письменных работ по физике и математике на устных экзаменах преподаватели общались с Костей уважительно и заинтересованно, нельзя было не почувствовать, что «всё путём». Чернобородый экзаменатор-физик от Костиных ответов получал удовольствие и, уже поставив пятёрку, дал ещё одну задачку, которую Костя сразу решить не смог. «Ладно, идите, Лобов! Эту задачу никто ещё пока решить не может, может быть, мы с вашей помощью сделаем это лет через десять».

Во всём, что касалось собственно учёбы, с задачей быть лучшим и первым Костя справлялся. Сельское происхождение заставляло его стремиться стать к тому же и самым городским, модным, столичным. Конечно, он с жаром воспринял все передовые идеи, которые тогда змеились в обществе. Однако 90-е, несмотря на искреннюю поддержку студенчеством демократических преобразований, обидно разочаровывали. Выпускников Физтеха, ориентированных на высокотехнологичную оборонку, в то время как она нещадно сворачивалась, девать было некуда. Это обернулось безработицей или такими зарплатами, что хучь плачь, как говорила Костина мама. Он получил отличное распределение, попал в лабораторию Вадима Кирилловича Маркина, того самого чернобородого физика, который принимал у него экзамены по физике. Но ввиду тотального сокращения финансирования оборонки и связанных с нею научных исследований лучшие и талантливейшие сидели без дела и без денег. Нет, совсем без дела они не сидели – подрабатывали чернорабочими в магазинах, а на работу приходили выпивать.

Когда выдачу и тех грошей, что положено было платить, стали задерживать, Вадим Кириллович собрал всех молодых сотрудников лаборатории. Посадил напротив себя, запустил одну пятерню в бороду, другую в буйную седеющую шевелюру и сказал: «Нам не хватило пары лет для решения той задачи, для которой я выбрал вас, лучших и талантливейших… Нас предали… Надеюсь, это временное явление, но в ближайшие пять лет я просвета не вижу… Я остаюсь, но вас не могу удерживать. Более того, я вас гоню, иначе вы здесь все сопьётесь. Сейчас главное – выжить, сохраниться. Ищите работу, плодитесь и размножайтесь! Как только появится просвет, я вас найду. Из-под земли достану! Все свободны!..»

Тихо разошлись.

А потом разошлись не на шутку. У платформы Ново-дачной выпили бутылку спирта «Рояль» на пятерых. Разбавляли очаковским квасом, заедали пирожками с капустой, купленными тут же. К молодым учёным присоединилась лаборантка Анна Гавриловна, участвовавшая в работе их группы. Она была ненамного старше Кости, но Маркин завёл манеру общаться в лаборатории исключительно на «вы» и по имени-отчеству. Пели под гитару песни из фильма «Брат» и другие попроще, группы «Академия»: «Осень, осень, ну давай у листьев спросим, где он, май, вечный май…»

Ситуация вроде абсолютно трагическая, прощальная, расходная, но паники, ощущения катастрофы не было. Не верилось, что семь лет жизни выброшены псу под хвост, что Вадим Кириллович больше не будет ставить перед ними нерешаемые задачи, а они их будут решать и подтверждать экспериментально. Несмотря ни на что, казалось, что всё лучшее впереди.

Расставались молодые учёные по-русски. С дракой.

Как раз из-за лаборантки Анны Гавриловны. Большой, некрасивой, в лаборатории строгой, придирчивой, а вне – доброй и компанейской, очень переживавшей приостановление деятельности группы талантливых молодых учёных. Костя отбил её у своего друга Владимира Сергеевича Стадника, который под воздействием королевского спирта почувствовал к лаборантке неодолимую тягу. Но Анне Гавриловне больше нравился, как стало вскоре окончательно ясно, Константин Викторович. Спьяну он решил, что искренно полюбил Анну Гавриловну, что Владимир Сергеевич слишком много на себя берёт – у них и в работе была конкуренция, и в личной жизни Костя не захотел ему уступать. Дрались страшно и бестолково, Анна Гавриловна их с трудом разняла…

Проснулся Костя в её общежитской комнате. Ранним утром. От жажды и духоты…

На столе оставалась недопитая бутылка кваса, Костя жадно глотнул из неё и тотчас поплыл, стремительно покрываясь потом. Хотел открыть форточку, но не смог сделать ни шагу, сел опять на кровать и понял, что абсолютно голый. Где одежда? Вон она по комнате летает. И мужская, и женская. Костя лёг на спину, закрыл глаза и тоже полетел. Куда-то вниз, даже внутрь. Всё быстрее. В жуть какую-то. Ему нужна была опора, нужно было за что-то ухватиться, чтобы не упасть и не разбиться, не превратиться в бесконечно малую величину – а летел он всё быстрее. Костя, лежа с закрытыми глазами, проверил, что там справа от него. Под простынёй. Рукой – наобум, на ощупь. Справа кто-то спал. Кто, кто? Анна Гавриловна, конечно, – она, отвернувшись от него, спала, чуть-чуть даже похрапывая. Костя краем простыни промокнул лицо и шею.

Страх и паника нарастали, что-то надо было срочно предпринимать. Он повернулся, изо всех сил прижался к Анне Гавриловне, которая, как смогла, помогла ему…

* * *

Потом он слышал неожиданно нежное, благодарное, почти материнское: «Костенька, мальчик мой, ангел…» – и почувствовал, что его гладят…

Нельзя останавливаться, подумал Костя, а то опять нападёт паника. Он встал и быстро оделся, один носок так и не нашёл, ну и чёрт с ним.

– Я пошёл.

– Куда? Не уходи… – позвала его Анна Гавриловна.

– Простите, Анна Гавриловна, – сказал Костя, пряча глаза, – мне надо домой, поймите, родители волнуются, я их не предупредил. – Костя почему-то не хотел даже смотреть в её сторону.

– Ну, если родители… Идите, Константин Викторович, спасибо вам большое.

– Не за что, – ответил машинально Костя, потом добавил, одумавшись, – вам спасибо, Анна Гавриловна… за приют… за всё… простите меня.

На улице Костя понял, что он очень