Проверка моей невиновности - Джонатан Коу

эстетический прорыв. Этот роман, почитаемый одними как ма́стерская романтическая трагедия и приводимый другими как свидетельство жестокости и женоненавистничества в его работах, завершается тем, что автор описывает как «всемогущий апозиопезис», в коем он отрицает художественный вымысел как таковой и обещает, что в будущем станет говорить лишь «правду в форме романа». Таким образом, Кокерилла можно считать первопроходцем в том литературном жанре, который ныне известен широкой публике как «автофикшн», и его первая проба в этом жанре — автобиографический роман «Моя невиновность», опубликованный в 1987 году. Однако оказалось, что это его последняя книга, и причина ее известности с ее значительными литературными достоинствами имеет мало общего. На последней странице рассказчик заявляет о своем намерении покончить с собой, и действительно за несколько месяцев до того, как роман увидел свет, Кокерилл совершил этот ужасный шаг… Но зачем вообще говорить об этом писателе на политической конференции? Затем, что его романы, взятые совокупно, предлагают очень редкое выражение консервативного видения в художественной форме. Кокерилла не замечали при жизни. Им пренебрегали как «молодым ретроградом». Он отказывался следовать антитэтчеровской линии, что в 1980-х было, казалось, необходимым условием, чтобы к тебе как к творцу относились серьезно. И все же…

Однако профессор Вилкс, прилетевший из самой Венеции, чтобы выступить с этим докладом, успел проговорить менее четырех минут, когда его прервали — и самым драматическим манером. Кто-то ворвался в зал и вручил Роджеру Вэгстаффу клочок бумаги. Через несколько секунд Роджер взбежал на сцену и, извинившись перед докладчиком за вторжение, повернулся к публике и сказал:

— Дамы и господа, похоже, нам придется досрочно завершить сегодняшние слушания. С великим сожалением — с глубочайшим сожалением — я принес вам самую чудовищную, сокрушительную новость: сегодня в половине третьего пополудни Ее Величество королева Елизавета II скончалась.

Засим последовала едва ли не самая глубокая тишина, какую Кристоферу доводилось слышать. Даже сам он, закоренелый антироялист, оценил торжественность происходящего. Королева пробыла на престоле ровно семьдесят лет. Все семь десятилетий политических перемен — и трудно представить более бурный период, чем последние десять лет или около того, — она обеспечивала своего рода непрерывность. Во всяком случае, образ непрерывности. Скверно управляемая и терзаемая политическими раздорами Британия и без того переживала трудное время. На коротком пробеге эта кончина лишь все усложнит.

С того мгновения и далее Ведэрби-холл охватило настроение торжественности, и особенно осязаемо оно было, когда все собрались в большом столовом зале на прощальный ужин всей конференции. Самому лорду Ведэрби выпало произнести два тоста, первый — в память о королеве Елизавете, а второй — за долгую жизнь и доброе здравие Его Величества короля Карла III; это титулование далось не очень-то легко устам многих трапезников, кто в последние два дня напропалую хулил нового Короля за чрезмерную пробуднутость. Граф добавил несколько заключительных слов:

— Позвольте мне предложить еще один тост, дамы и господа, поскольку до того, как было объявлено о сегодняшнем трагическом событии, я уже собирался поделиться с вами более личной и более оптимистичной новостью… Нетрудно представить, что мы здесь, в Ведэрби-холле, проводим множество конференций, но принимать эту доставило нам особое удовольствие. Предложив пристанище «ИстКону-2022», я в самом деле чувствую, что вношу свою малую лепту в достойное дело. Выражаю личную благодарность в первую очередь Роджеру Вэгстаффу — не только за организацию этой конференции, но и за то, что он вдохновляет нас всех, — и, конечно, великолепному сэру Эмерику, всегда стоящему за всё, что есть в политической жизни доброго и истинного, все его долгие годы… Именно ввиду того, что нахожусь среди братьев по духу, я чувствую себя в силах объявить вам предстоящее. Некоторые из вас, возможно, заметили, что, если стоять у главного входа в этот дом, на замковом камне наддверной арки значится дата — восьмое февраля 1724 года. В этот день в постройку Ведэрби-холла был заложен последний камень, и здесь поселились мои предки. Я с гордостью могу сказать, что это величественное здание более или менее пережило три столетия. На протяжении одного из этих столетий оно использовалось как гостиница. Однако ныне эта эпоха подходит к концу. Скажу больше: вы в Ведэрби-холле — последние гости. В эти выходные гостиница закроется, и начнутся полтора года реконструкции. Легко не будет. Не будет и дешево. Мы станем полагаться на гранты от таких организаций, как «Английское наследие» и «Национальный фонд», а в нынешнем климате быть уверенными в том, что они поступят правильно или разумно, не приходится. «Вирус умов, вирус пробуднутости», как замечательно поименовала его мисс Джозефин Уиншоу, заразил каждую организацию в этой стране, и, чтобы заручиться их поддержкой, необходимо пройти все мыслимые проверки на липовую идеологическую чистоту. Впрочем, если только что-нибудь не пойдет всерьез наперекосяк (показалось ли тут Кристоферу или лорд Ведэрби, произнося эти слова, прицельно взглянул на него?), я уверен, наша заявка преуспеет. Ведэрби-холл вновь откроется для публики, и та сможет навещать его как фамильный особняк, каким он когда-то был. Скажу больше: мы настолько уверены в успехе, что назначаем дату торжественного открытия. И дата эта совпадает с трехсотой годовщиной закладки этого самого замкового камня. Восьмое февраля 2024 года.

Слушавшие за столом непроизвольно встали и зааплодировали.

— Благодарю вас, благодарю, — проговорил граф, вскидывая руки, дабы утишить воодушевление. — Я прошу вас лишь об одном, друзья мои и спутники, — выпьем еще раз. За восьмое февраля!

— За восьмое февраля! — повторили все, осушая бокалы.

Тут вошли официанты и внесли первое блюдо сегодняшнего меню из пяти перемен: мозаику из обжаренного на сковороде фуа-гра с яблоком, сельдереем и трюфельными бенье.

После ужина Кристофер вновь навестил салон «Аддисон», заметив профессора Вилкса, направившегося туда же несколькими минутами ранее. Всеми забытый профессор дружеских отношений с делегатами конференции, судя по всему, в изобилии не завел и сидел в одиночестве за тем же угловым столиком, за которым Кристофер ссорился с Роджером Вэгстаффом накануне вечером. За соседним столиком — тоже в одиночестве — размещался миниатюрный Хауард, человек, недолго пробывший Кристоферу соседом по флигелю. Но Кристоферу по некой невнятной причине инстинктивно не понравился этот вороватого вида коротышка, и в ответ на его улыбку и приветственный жест, выражавший надежду, он ограничился лишь учтивым кивком, после чего направился прямиком к профессору Вилксу и представился.

Профессор пил большой виски и охотно принял предложение Кристофера заказать ему еще один.

— Мне очень жаль, что вы не смогли сделать днем свой доклад, — сказал Кристофер после того, как они чокнулись стаканами. — Я его ждал. Должен признать, профессор, чем больше я узнаю о Кокерилле, тем более интригующим он кажется.

— Прошу