Лицом вниз. Антология греческой прозы XIX века - Александрос Пападиамандис

омываемой водой скале, и родилась Хадула, там же она провела первые десять лет своей жизни. Затем, когда стало поспокойнее и в южной гавани построили новый городок, ее мать, колдунья, постоянно преследуемая клефтами и арванитами[48], часто приводила дочь на северные берега, показывая ей все труднодоступные места, непроходимые скалы и гроты и рассказывая о каждом из них историю, выдуманную или правдивую. В этих местах, когда Хадулу сосватали и «пристроили» или «благословили на смерть», как обычно выражалась ее мать, за ней дали и приданое. Дом в заброшенной Крепости да поле в Бахче, на недоступном утесе. После того, как Янну обустроилась, многому научилась и обрела женскую мудрость, она стала часто наведываться сюда в поисках диких трав, дряквы да змеиного цветка.

Туда она направлялась и теперь, если Бог даст ей добраться целой и невредимой, но при каких ужасных обстоятельствах! И какая судьба ждала ее там? Одному Богу известно.

По пути к крутому подъему Франгоянну, проходя мимо пышного фруктового сада, огороженного высокими кустарниками, густым ежевичником и где-то забором, споткнулась и упала на куст, который под ней хрустнул. Старуха издала тихий звук, похожий на стон.

В этот момент за перегородкой сада послышался громкий собачий лай. Старуха поднялась и, ускорив шаг, пошла дальше.

«Кто там может быть?» — подумала она.

И тут послышался хриплый, сонный, но резкий голос.

— Э, а ну-ка, кыш из сада! Вон! Вон отсюда!

Она узнала голос Тамбураса, полевого сторожа. Тогда старуха поняла, что к чему. Сад, около которого она споткнулась, принадлежал тогдашнему мэру острова. В этом саду, помимо других деревьев, росли черешни, плоды которых уже почти созрели, чернея в свете звезд меж темно-зеленых листьев. Тамбурас, которому больше нечего было сторожить — остальные фрукты и ягоды еще были зелеными, — дремал в маленькой лачуге вместе со своей собакой, охраняя черешню, чтобы ее не обобрали граждане острова.

Убегая, она все еще слышала собачий лай и не переставала прислушиваться: ей показалось, что она слышит человеческие шаги. Но слух обманул ее. Возможно, это было эхо, отзвук ее собственных шагов. Ведь сторож, скорее всего, прокричал свою дежурную фразу сквозь сон, даже не просыпаясь.

Около холма Хадула скрылась из виду за деревьями. Там она на секунду остановилась и прислушалась, но не услышала ничего, кроме пения птичек, стрекотания ночных насекомых да шума ветра. Она вспомнила про черешни, которые тускло поблескивали на наклонившейся ветке, торчавшей из-за изгороди мэровского сада, близ того места, где она упала.

— Ах, — вздохнула старуха, — и почему я не сорвала черешен-ку глотку смочить, где одна горечь. Забыла я выпить водички перед тем, как бежать… Скорее бы добраться до источника!

Она вспомнила, что не выпила воды, прежде чем бежать из подвала, где провела несколько длинных и тревожных часов. Ха-дула с горечью осознала, что даже самые незначительные вещи приходят ей в голову поздно и не в нужном порядке. Если бы она с самого начала придумала сорвать пару ягод, то ступала бы тихо и осторожно, и тогда сторож не проснулся бы и собака не залаяла. Но она была неосторожной и, думая о другом, не смотрела себе под ноги, оступилась и наделала шуму, который разбудил собаку и ее хозяина. И вот так всегда с ней!

Как бы там ни было, после крутого подъема ее начала мучать жажда. Старуха сорвала пару листьев оливкового дерева и положила их в рот.

Она шла около часа. Начало светать. Дойдя до вершины холма, Хадула вновь спустилась к поречью, к подножию горы с большим количеством сторон, которая называлась Вышка. Кто знает, что за клефты несли там свой караул в давние времена. Старуха дошла до маленького источника у подножия горы. Забрезжил рассвет. Она выпила воды, освежилась и сразу пошла дальше. Здесь бывают пастухи и иной люд. Янну не хотела показываться кому-либо на глаза. Она спустилась еще ниже, вглубь поречья, ведущего к морю и называемого Лехуни.

Туда она добралась перед самым рассветом. Там стояли две или три водяные мельницы, как видно старые и бесполезные, из которых работала только одна, и то редко. Вокруг стояла звенящая тишина. Но Франгоянну из чрезмерной осторожности не хотела приближаться к этому месту. Она обошла его и, пройдя вдоль чащи, добрела до глубокого водоема с прозрачной водой, о котором мало кто знал. Место было скрытым и труднодоступным: листья, стволы деревьев и плющ образовали там что-то наподобие грота. Грот нимфы, Дриады древних времен или Наяды, которая, возможно, нашла там приют.

Спуститься к этому глубокому водоему мог только отчаявшийся, гонимый злым роком человек. Франгоянну, босая, с исцарапанными, кровоточащими из-за колючек и обожженными крапивой ногами, присела отдохнуть. Она достала из корзинки хлеб, сыр и немного мяса, которыми старуху угостила Маруса, ведь у нее со вчерашнего вечера маковой росинки во рту не было, только кофе, выпитый на кухне. Она отложила сухари, которые взяла у Дельхаро. Поела, выпила воды и перевела дух.

И тут взошло солнце. Его диск показался из-за волн, над безграничным морем, полоску которого Франгоянну видела из своего укрытия. Послышались протяжные крики птиц, обитавших на гулкой каменистой горе, и радостные трели птичек из долины и чащи.

Горячий луч, упавший издалека, с воспламенившегося моря, проник через густую листву, укрывающую со всех сторон убежище несчастной старухи, и утренняя роса, лежащая на богатом изумрудном покрывале, заблистала словно жемчужная россыпь; прогнав всю дрожь от влажности, весь холод бледного страха, луч принес с собой надежду и тепло.

Янну достала из корзинки шерстяное покрывало, и, завернувшись в него, положила голову на корень старого платана. И тут же уснула.

Ей приснилось, что она молода. Что родители сватают ее, как и было на самом деле, и «благословляют на смерть», выдают за ней приданое, в том числе отцовский огород, в котором она маленькой полола и поливала бобы да капусту. И что за ее труд отец отдал ей «четыре головки» — «головки» капусты. Хадула с радостью приняла этот дар, но, взглянув на них, она увидела — о ужас! — маленькие человеческие головы.

Старуха вздрогнула и, пробормотав: «Господи Иисусе Христе», вновь уснула. Теперь ей приснилось, что мать поймала ее с поличным, когда Янну в погребе пыталась найти узелок среди бочек, кувшинов да кучи дров. Увидев ее, мать горько улыбнулась и, чтобы избавить дочь от труда, достала узелок, нашла среди большого количества монет три немецких королевских талера, на которых была изображена Богородица с надписью «Patrona Bavariae», и протянула их своей дочери. Франгоянну, радуясь и