Что же дальше, маленький человек? - Ганс Фаллада

Башенные часы под золотым петушком медленно, удар за ударом, пробили двенадцать раз. Поздно.

Герр Фридрихс, лосось и герр Бергман, но все напрасно:

Пиннебергу ничего не могут предложить

Три недели спустя – пасмурным, дождливым, холодным сентябрьским днем, очень ветреным, одним из тех дней, которые проникнуты предчувствием бесконечной темной зимы и тяжестью ложатся на сердце, – три недели спустя Пиннеберг медленно закрывает входную дверь духеровского подразделения своего профсоюза. На миг замирает на верхней площадке лестницы, бездумно разглядывая плакат, призывающий наемных работников к солидарности. Тяжело вздыхает и плетется вниз по лестнице.

В канцелярии полный господин с превосходными золотыми зубами только что доходчиво объяснил ему, что помочь не в силах и придется – ничего не поделаешь – Пиннебергу становиться безработным.

– Вы же сами знаете, герр Пиннеберг, как у нас в Духерове обстоят дела в текстильной отрасли. Вакансий нет. – Пауза, и с нажимом: – Нет и не будет.

– Но ведь у профсоюза много подразделений, – робко возражает Пиннеберг. – Может быть, вы могли бы с ними связаться? Может быть, где-нибудь. – Пиннеберг жалобно взмахивает рукой. – Может быть, где-нибудь сумеют помочь…

– Исключено, – решительно заявляет герр Фридрихс. – Если бы где-то и открылась вакансия – а откуда ей взяться, если все держатся за свои рабочие места руками и ногами, – то там ее уже дожидаются члены местного профсоюза… Согласитесь, герр Пиннеберг, было бы несправедливо, если бы мы отказывали местным в пользу человека со стороны.

У Пиннеберга нет желания рассуждать о справедливости.

– А если по другим специальностям? – упрямо спрашивает он.

– Да и по другим… – Герр Фридрихс пожимает плечами. – Тоже ничего. У вас же нет бухгалтерского образования, герр Пиннеберг, пусть у Кляйнхольца вы немного и поднаторели. Ох уж этот Кляйнхольц… Это правда, что он каждый вечер напивается в хлам и водит девок в дом?

– Не знаю, – отрезает Пиннеберг. – Я по вечерам не работаю.

– Словом, нет, герр Пиннеберг, – говорит герр Фридрихс с легким раздражением. – Да и наш союз такие вещи не приветствует – когда неквалифицированные кадры скачут из одной профессии в другую. Профсоюз этого не поощряет, так как это вредит положению служащих.

– Господи, – только и выдыхает Пиннеберг. И снова начинает гнуть свое: – Но вы должны хоть что-нибудь мне подыскать до первого числа, герр Фридрихс. Я ведь женат!

– До первого числа! Осталось восемь дней. Исключено, герр Пиннеберг! Как, по-вашему, я это сделаю? Пойду к Бергману и скажу: «А ну-ка выгоните кого-нибудь, Пиннебергу нужна работа»? – Фридрихс от души смеется. – Ну вы же сами все понимаете, герр Пиннеберг, вы же разумный человек!

Пиннебергу не до смеха, да и собственная разумность ему сейчас не помощник.

– Мы ждем ребенка, герр Фридрихс, – тихо произносит он.

Фридрихс бросает косой взгляд на просителя и тут же снова отводит глаза:

– Что ж, как говорится, дети – наше благословение. Вам дадут пособие по безработице плюс хорошие деньги от нашего союза…

– Сорок две марки в месяц. На протяжении трех месяцев.

– Вот видите! А сколько людей вынуждены обходиться меньшим! Вы справитесь, не сомневайтесь. Справитесь непременно.

– Но мне ведь нужно…

Видя, что отделаться от Пиннеберга не так просто, герр Фридрихс решает зайти с другой стороны:

– Послушайте, Пиннеберг, я понимаю, положение у вас незавидное. Сейчас – вот, смотрите – я запишу ваше имя себе в блокнот: Пиннеберг, Йоханнес, двадцать три года, продавец, место жительства… Где вы живете?

– Зеленый тупик.

– Так. И номер вашего членского билета. Отлично. – Герр Фридрихс задумчиво глядит на листок. – Я положу его вот тут, рядом с чернильницей – видите, он все время будет у меня перед глазами, – и, если что-то появится, я первым делом вспомню о вас.

Пиннеберг пытается что-то сказать.

– Сами видите, какое предпочтение я вам оказываю, герр Пиннеберг. Хотя это не очень честно по отношению к другим членам союза, но я на это иду. Беру на себя такую ответственность. Потому что вы оказались в ужасной ситуации.

Прищурившись, герр Фридрихс смотрит на листок, потом берет красный карандаш и рисует на оборотной стороне жирный восклицательный знак.

– Ну вот, – удовлетворенно говорит он и кладет листок рядом с чернильницей.

– И когда мне к вам зайти, герр Фридрихс? – уточняет Пиннеберг.

– Зайти? В этом нет никакой необходимости! У меня же есть ваш адрес! Для того я и записал ваш адрес, герр Пиннеберг. Я сам вам напишу. А если будет что-то спешное, пошлю человека. Нет-нет, заходить ни к чему.

Вздохнув, Пиннеберг делает шаг к двери.

– Вы правда обо мне не забудете, герр Фридрихс?

– Вот он, листочек! Вот он! Всего доброго, герр Пиннеберг.

Пиннеберг в нерешительности стоит посреди улицы. По-хорошему, надо возвращаться в контору Кляйнхольца, на поиски работы ему дали всего пару часов. Но ему тошно туда идти, тошно в первую очередь из-за любезных сослуживцев, которые не уволились и не думают увольняться, зато участливо спрашивают: «Ну как, Пиннеберг, ничего не нашлось? Не вешай нос, молодожен!»

– В рыло бы им… – в сердцах выпаливает он и направляется к городскому парку.

В принципе, можно забежать к Овечке и выговориться. Но не хочется. В квартире наверняка все вверх дном, уборка в разгаре, а может, она вообще отправилась на поиски жилья, ведь у них на примете до сих пор ничего нет – все чересчур дорого. Нет уж, лучше в парк.

Сама Овечка в утешении не нуждается. Она полна оптимизма, который ее мужа временами откровенно раздражает.

– Все наладится, милый, не отчаивайся! Другие справляются – справимся и мы.

И так далее и так далее.

Не справятся они с тем, с чем справляются другие, – они и на зарплату-то прожить не могут. То ли Овечка слишком дорого покупает, то ли дело в чем-то другом, но двадцать первого числа деньги кончились. Теперь они тратят свои сбережения. А уж как они будут жить на одно пособие по безработице… а потом и с ребенком… и новое пальто Овечке нужно…

Ее старое синее пальто слишком износилось, карманы растянуты. На душе у Пиннеберга теплеет, когда он думает об Овечке, о своей жене, и вот такая прекрасная женщина – в этом нищенском пальтишке…

Другие поступили бы умнее. Он, в конце концов, довольно хорош собой, мог бы найти партию получше – пусть не богачку, но, по крайней мере, что-то более денежное. А не жениться на девушке совсем без приданого, с единственным матрасом и чашками в ящике из-под маргарина, да к тому же беременной…

А теперь он еще и без работы.

Дурак он. Он и сам признает – дурак. Эта проклятая прогулка – только он мог сделать такую глупость. Подежурил бы на кормах в воскресенье – неужели так трудно? Но ведь он обещал Овечке…

Какая в парке пустота, какой холод и ветер! Эти опустевшие клумбы! А эти лужи! Дует так, что даже сигарету не выкуришь. Ну, оно и к лучшему, с курением все равно скоро придется завязывать. Ну форменный дурак! Никому не приходится бросать курить всего через шесть недель после свадьбы – только ему! Ей-то хорошо, сидит себе дома, только ему приходится…

Ох уж этот ветер… На краю парка, где начинаются поля, он буквально набрасывается на прохожих. Сбивает с ног, рвет пальто; шляпу, если не прижать, унесет. И поля уже совсем осенние: сырые, слякотные, заброшенные, тоскливые. А дома… В этой местности бытует дурацкое выражение: «Хорошо, что в доме пусто, хоть есть где притулиться».

Стало быть, Зеленый тупик. Когда с Зеленым тупиком все зайдет в тупик, будет что-то другое, подешевле, но все равно – четыре стены, крыша над головой, теплая кухня. И жена – конечно, жена. Какое счастье лежать ночью в кровати, когда кто-то сопит рядом. Какое счастье читать газету, когда кто-то сидит в углу дивана, шьет и штопает. Какое счастье прийти домой, а кто-то говорит: «Привет, милый! Как