Что же дальше, маленький человек? - Ганс Фаллада

С приветом, ваша мама.

Приписка. Я все собиралась вам написать, да руки не доходили. Телеграфируйте, когда вас ждать!»

– О милый, милый, как я счастлива!

– Да, девочка моя. Да, моя хорошая. Я тоже… хотя мама с ее образованием – это, конечно… ладно, промолчу. Ступай и скорей пошли ей телеграмму.

Однако расстаться сразу они не могут.

В конце концов Пиннеберг идет обратно в контору. Даже Эмиль сгорает от любопытства в ожидании его возвращения. Пиннеберг молча садится на свое место: спина прямая, вид замкнутый и важный.

– Что нового на рынке труда? – спрашивает Лаутербах.

Пиннеберг равнодушно отвечает:

– Получил место старшего продавца в универмаге Манделя в Берлине. Триста пятьдесят марок жалованье.

– Мандель? – переспрашивает Лаутербах. – Еврей, разумеется!

– Мандель? – переспрашивает Эмиль Кляйнхольц. – Смотрите, чтоб это была приличная фирма, а то еще разорится через месяц…

– У меня тоже одна такая была, – задумчиво говорит Шульц. – Чуть что, в слезы. Твоя жена тоже истеричка, Пиннеберг?

Конец первой части

Часть II

Берлин

Фрау Мия Пиннеберг устраивает дорожный затор возле Штеттинского вокзала.

Она нравится Овечке, не нравится собственному сыну и рассказывает, кто такой Яхман

Такси катит по Инвалиденштрассе, медленно, с гудением проталкивается сквозь гущу пешеходов и трамваев, ближе к вокзальной площади наконец вырывается на свободу и, радостно сигналя, подлетает к Штеттинскому вокзалу. Останавливается.

Из такси выходит дама.

– Сколько? – спрашивает она у шофера.

– Две шестьдесят, госпожа, – отвечает шофер.

Дама, успевшая запустить руку в сумочку, тут же выдергивает ее.

– Две шестьдесят за десятиминутную поездку? Ну уж нет, милейший, я не миллионерша, пускай платит мой сын. Дождитесь его.

– Так не пойдет, госпожа, – отвечает шофер.

– Что значит «не пойдет»? Я платить не буду, вам придется подождать, пока подойдет мой сын. Поезд из Штеттина прибывает в четыре десять.

– Нельзя, – говорит шофер. – Запрещено нам стоять тут на проезде.

– Так отъедьте и подождите в сторонке, любезный. Мы к вам сами подойдем, на вашей же машине и уедем. Еще и простой оплатим.

Шофер, склонив голову на плечо, прищуривается.

– Да уж подойдете вы, госпожа, как же, – говорит он. – Подойдете… Скорее уж всем зарплату повысят! Знаете что, пусть вам дорогой сын возместит расходы, так получится гораздо проще.

– Что у вас случилось? – подходит полицейский. – Проезжаем, не задерживаемся!

– Дама желает, чтобы я ее подождал, господин гауптвахмистр.

– Проезжайте, шофер!

– Но она не хочет платить, эта…

– Оплатите проезд, госпожа. Не положено, вы тут не одна, всех задерживаете.

– С какой стати я должна платить, если скоро вернусь?

– Проезжайте!

– Но мои деньги!

– Послушайте, госпожа…

– Подождите вон там, в стороне, ладно?

– Отдавай деньги, старуха размалеванная!

– Проезжайте, черт бы вас всех побрал!

– Я на вас заявление напишу!

– Слушай, да проезжай уже, Макс, а то я сейчас как газану на своем «бугатти»…

– Вы будете платить или как?

– Я из такой дали чемоданы не дотащу, герр гауптвахмистр…

– Проходите, уважаемая, прошу… Сами видите…

Полицейский, щелкнув каблуками, в отчаянии отвешивает что-то вроде бального поклона.

Дама сияет.

– Разумеется, я заплачу. Само собой! Если он не может меня ждать, я-то чем виновата? Такой скандал устроили! Ох, господин полицейский, вот мы, женщины, никогда бы такого не допустили… У нас бы все работало как часы…

Вокзальный вестибюль. Лестница. Автомат по продаже перронных билетов.

«Брать или не брать? Еще двадцать пфеннигов. Но там несколько выходов, как бы нам не разминуться. Потом заставлю его мне возместить. На обратном пути еще надо купить сливочного масла. Сардин. Помидоров. Вино пришлет Яхман. Цветы для невестки? Нет, пожалуй, не стоит, пустая трата денег, одно баловство. С другой стороны, лапушка порадуется. Почем гвоздики? Марка за дюжину? Ну и цены у вас! А вон те?.. Георгины, да? Симпатичные! Шесть марок пятьдесят пфеннигов? Ладно, давайте, ради бога. Все-таки не каждый день родня из Духерова приезжает».

Фрау Мия Пиннеберг расхаживает по перрону. У нее мягкое полноватое лицо со странными водянисто-голубыми глазами, словно чуть выцветшими, а еще прелестный девичий носик, немножко любопытный, немножко дерзкий, и очень выразительный подбородок. Волосы светлые, очень светлые, подведенные темные брови, а подкрасилась она совсем чуть-чуть, только ради поездки на вокзал, ведь еще совсем день. Обычно она в такое время из дома не выходит.

«Господи, славный мой мальчик, – растроганно думает она, поскольку знает, что надо хоть немного растрогаться, иначе встреча будет только в тягость, – неужели он все такой же глупыш? Да, наверняка – ну кто женится на девушке из Духерова? А ведь из него мог бы выйти толк, я нашла бы ему хорошее применение… Что ж, поглядим. Пусть сперва поторгует костюмами, посмотрит, по душе ли ему это дело. А его жена… в конце концов, сможет мне помогать, раз она совсем простушка. Это даже к лучшему, если простушка. Яхман все время твердит, что я живу не по средствам. Может, прогоню Мёллершу… Поглядим. Слава богу, вот и поезд…»

– Здравствуй, Ханс, – сияя, говорит она. – Великолепно выглядишь, мальчик мой. Торговать углем, видно, полезно для здоровья. Как, ты разве не углем торговал? А я думала, углем. Ну, давай поцелуемся, не волнуйся, помада не смажется. И с тобой тоже, Овечка. Да, цветы тебе. Георгины. Красивые, правда? Я тебя совсем иначе представляла…

Она отстраняется, разглядывает Овечку на расстоянии вытянутой руки.

– Какой же, мама? – с улыбкой интересуется Овечка. – Какой я тебе казалась?

– Ах, ну знаешь, такой деревенской девушкой, пастушкой на лугу, да еще это имя – Эмма, а он тебя вообще Овечкой называет… Вы в Померании, наверное, до сих пор фланелевое белье носите. Нет, Ханс, ну ты и выдумал: такая девушка – и вдруг Овечка! Это же настоящая валькирия – высокая грудь, гордый взор… О боже, да не красней, не то я опять вспомню, что ты из Духерова…

– А я и не краснею, – смеется Овечка. – Конечно, и грудь у меня высокая, и взор гордый. Сегодня как никогда! Берлин! Мандель! И такая свекровь! Вот только фланель – фланели у меня нет.

– Кстати о фланели – как насчет ваших вещей? Лучше всего заказать доставку на дом. Или у вас еще мебель?

– Мебели пока нет, мама. Не успели обзавестись.

– И не торопитесь, у вас в комнате княжеская обстановка. Очень уютно, вот увидите. Деньги лучше мебели. Надеюсь, денег у вас достаточно?

– Откуда? – бурчит Пиннеберг, пихая Овечку. – Откуда им у нас взяться? Бедный служащий, который только что женился. Ни гроша в кармане. Сколько, кстати, платят у Манделя?

– У кого? У Манделя?

– Да, в универмаге Манделя, где я буду работать.

– Я написала «у Манделя»? Ой, а я и не помню! Сегодня вечером поговоришь с Яхманом. Он в курсе.

– С Яхманом?..

– Давайте возьмем машину. У меня сегодня вечером собирается небольшая компания, без машины мы приедем слишком поздно. Нам же нужно еще выпить кофе, а Мёллерша меня сегодня бросила на произвол судьбы. Сбегай-ка, Ханс, вон к тому окошку, там можно оформить доставку. И пусть приезжают не раньше одиннадцати, терпеть не могу, когда в дверь звонят раньше одиннадцати.

Женщины ненадолго остаются вдвоем.

– Любишь долго поспать, мама? – спрашивает Овечка, чтобы не молчать.

– Разумеется! А ты разве нет? Любой здравомыслящий человек любит поспать. Надеюсь, ты не начнешь в восемь утра слоняться по квартире.

– Конечно, я тоже люблю поспать. Но милому ведь с утра на работу.

– Милому? Какому еще милому? Ах, этому милому! Ты зовешь его милым? Я – Хансом. Хотя вообще-то его зовут Йоханнес, старику Пиннебергу так захотелось. Он вообще был с причудами… Так вот, вставать рано утром по таким причинам совершенно не обязательно! Это какой-то мужской предрассудок. Они сами в состоянии