Что же дальше, маленький человек? - Ганс Фаллада

– Со мной нет, – решительно отвечает Овечка. – Со мной он ведет себя как самый деликатный мужчина в мире!

– А вы давно женаты? И говорить не о чем, Овечка. Между прочим, я должна придумать, как буду тебя называть. Брунгильда – нет, слишком напыщенно, надо подумать… Готово, сынок? На самом деле даже неловко, что у меня такой взрослый сын… Что ж, за два года ты стал порасторопней. И раздобрел слегка. А вот и машина.

– Шпенерштрассе, девяносто два, – говорит Пиннеберг шоферу. И уже в салоне: – Говоришь, у тебя сегодня гости, мама? Надеюсь, это не… – Он запинается.

– Ну, говори, – подбадривает мама. – Стесняешься? Не в вашу честь, ты хотел спросить? Нет, сынок. Во-первых, у меня нет денег на такие вещи, во-вторых, это не доставило бы никому удовольствия, а в-третьих, это не столько прием, сколько деловая встреча. Даже нет, сугубо деловая.

– А по вечерам ты больше не ходишь?.. – Пиннеберг опять колеблется.

– О боже, Овечка! – в отчаянии восклицает мать. – Ну что мне делать с этим мальчишкой?! Опять стесняется. Хочет спросить, работаю ли я еще в баре. Нет, сынок, уже много лет как не работаю! Он наверняка тебе рассказывал, что я стою за барной стойкой. Неужели не рассказывал? Скажи как есть.

– Да, что-то в этом роде он… – неуверенно отвечает Овечка.

– Я так и знала! – торжествующе говорит мамаша Пиннеберг. – Понимаешь, мой сын Ханс чуть ли не всю жизнь упивается распутством своей матери. Он прямо-таки гордится своим несчастьем. Наверное, еще счастливее он был бы, только если бы родился вне брака. Но тебе не повезло, сынок, ты родился в браке, и Пиннебергу я была верна, дура такая…

– Мама, позволь! – протестует Пиннеберг.

«О боже, это же прекрасно! – думает Овечка. – Гораздо лучше, чем я ожидала. И вовсе она не плохая!» А вслух произносит:

– Мама, ты не будешь возражать, если я поцелую милого? Я та-а-ак счастлива…

– Всегда пожалуйста, – разрешает фрау Пиннеберг.

– Вообще-то, мне есть что добавить, – заявляет Пиннеберг.

– Не надо ничего добавлять, милый, не надо. Я та-а-ак рада! Твоя мать совершенно, совершенно не такая…

– Так вот, послушай, Овечка! Ох, пора все же подобрать тебе человеческое имя! С баром все обстояло иначе. Во-первых, это было десять лет назад, если не больше. Бар был большой: четыре или пять официанток и бармен. А поскольку они вечно мухлевали со шнапсом и записями, так что поутру число бутылок не сходилось, я согласилась – можно сказать, по доброте душевной – помочь хозяину. Присматривала и была, так сказать, лицом заведения…

– Милый, ну откуда же ты тогда…

– А я тебе скажу откуда. Он подглядывал за мной у входа в щелку между занавесками.

– Ничего я не подглядывал!

– Еще как подглядывал, Ханс, не ври. И, конечно, иной раз со знакомыми гостями я выпивала по бокальчику шампанского…

– Шнапса, – мрачно комментирует Пиннеберг.

– Иногда я пью ликер. Твоя жена тоже не отказалась бы.

– Моя жена вообще не пьет спиртное!

– Что, серьезно? Умница, Овечка, кожа дольше не будет дряблой. И для желудка полезней. А от ликера я еще и толстею… Кошмар!

– Так что за деловая встреча у тебя вечером? – спрашивает Пиннеберг.

– Ты только посмотри на него, Овечка. Каков дознаватель! Он и в пятнадцать таким был. «С каким типом ты сегодня пила кофе? В пепельнице остался окурок». Как будто не сын, а…

– Но ты же сама хотела рассказать нам о своих гостях, мама.

– Вот как? Хотела? А теперь расхотела. Когда я вижу твое недовольное выражение лица, у меня всякое желание пропадает. Вы там присутствовать совершенно не обязаны.

– Что случилось? – Овечка ошеломлена. – Ведь мы все только что так радовались!

– Вечно эти его гадкие россказни про бар, – резко произносит фрау Пиннеберг-старшая. – Это продолжается годами!

– Прошу прощения! Это не я завел разговор. Ты сама начала, – сердито отвечает Пиннеберг.

Овечка, хлопая глазами, переводит взгляд с мужа на свекровь.

– Ты на нас таращишься, Овечка, – печально говорит фрау Пиннеберг. – Вот такие бывают семьи, вот для чего мы рожаем сыновей. Ни за что не рожай детей, впрочем, у тебя самой ума хватит. Это я была полная дура.

– А кто такой Яхман? – неприязненно интересуется Пиннеберг, равнодушный ко всем этим излияниям.

– Милый, ну пожалуйста! – восклицает Овечка.

– Яхман? – переспрашивает Мия Пиннеберг, и в ее блеклых глазах появляется опасный огонек. – Яхман – мой нынешний любовник, я с ним сплю. Поскольку в данный момент он замещает твоего отца, сын мой Ханс, относись к нему с почтением! – Она фыркает. – О боже, это же мой любимый гастроном! Остановите, шофер, подождите. – И она выскакивает из машины.

– Теперь ты сама видишь, Овечка, – говорит Йоханнес Пиннеберг. – Вот такая у меня мать. Уж какая есть.

– Да как ты можешь, милый! – укоряет Овечка, в первый раз рассердившись на него по-настоящему.

Княжеское ложе из самой Франции, но втридорога.

Пиннеберги моют посуду, Яхман не знает ни о какой вакансии,

и Овечке приходится просить

Первым сюрпризом для молодых стала табличка с именем на входной двери квартиры, расположенной по адресу Шпенерштрассе, 92, на втором этаже. Это была латунная табличка с черными буквами: имя начиналось с «Х», а фамилия – с «Я». Словом, проживал здесь Хольгер Яхман, по-видимому, вместе с фрау Мией Пиннеберг, поскольку, во-первых, она отперла дверь своим ключом, а во-вторых, под кнопкой звонка торчала визитная карточка с ее именем.

Овечка избегала смотреть на своего милого, а милый – на нее.

Овечка думала: «Нет, ей все-таки следовало написать, что своей квартиры у нее нет, тогда мы бы подыскали отдельное жилье…»

А у Пиннеберга другие мысли: «Значит, она живет у любовника. А мы будем жить у любовницы любовника… Овечке мать так понравилась! Скоро она убедится…»

Фрау Пиннеберг меж тем распахнула одну из дверей и торжественно объявила:

– Теперь это ваша комната!

Она щелкнула выключателем, и рыжеватый свет люстры смешался с меркнущим светом сентябрьского дня. Выражение «княжеская обстановка» было действительно уместным. Она и правда княжеская!

На возвышении стояла кровать – широкая, позолоченное дерево, ангелочки и амурчики. Стеганые одеяла красного шелка, какой-то белый мех на приступке. Сверху балдахин. Парадное, роскошное ложе…

– О господи! – вырвалось у Овечки, как и при первом знакомстве с прежним жилищем. Но здесь за окнами не оказалось цветущих полей, на которые можно было бы полюбоваться. И она мягко проговорила: – Но для нас это слишком роскошно. Мы люди маленькие…

– Настоящая, – с гордостью сказала фрау Пиннеберг. – Луи какой-то или рококо, уже не помню, потом сами у Яхмана спросите, это он мне подарил…

«Подарил, – думают оба, – значит, квартира все-таки ее… Но табличка?..»

– До сих пор я всегда сдавала эту комнату, – продолжает фрау Мия Пиннеберг. – Великолепная, пусть и не самая удобная. Сдавала в основном иностранцам – они мне платили двести марок в месяц за эту спальню и маленькую смежную комнату. Но кто теперь столько заплатит? Вам сдадим за сто. Смежной тоже можете пользоваться, только не по вечерам – по вечерам она нужна мне самой.

– Сто марок я платить не смогу, мама, – заявляет Пиннеберг.

– Отчего же? Сто марок – не так уж много за такую комнату. Телефоном тоже можете пользоваться…

– Мне не нужен телефон, и такие хоромы не нужны, – сердится Пиннеберг. – Я еще даже не знаю, какая у меня будет зарплата, а ты уже хочешь с меня сто марок за комнату.

– Давайте выпьем кофе, – предлагает фрау Пиннеберг и выключает свет. – Раз ты не знаешь, сколько будешь зарабатывать, может, и сотню марок потянешь. Ваши вещи можно сложить сюда. Умывальником лучше не пользоваться. В ванной теплая вода, это гораздо удобнее. С ним что-то не так, с этим умывальником, в точности не знаю, то ли он упал, то ли еще что.

– Он просто прислонен к стене, –