Что же дальше, маленький человек? - Ганс Фаллада

– Что ж, если вас это устроит! Такие дела я сто раз улаживал. У Манделя так у Манделя, схожу к Леману, старый дурак только рад будет оказать мне услугу.

– Главное, не забудьте, герр Яхман. Дело крайне срочное.

– Завтра я с ним поговорю, послезавтра ваш муж приступит к работе. Даю слово. А чтобы ничего не упустить, завтра в первой половине дня из дома не уходите. Я позвоню. Можете на меня положиться.

– Как мы вам благодарны, герр Яхман! Безмерно благодарны!

– Ну что вы, барышня. Рад помочь. А теперь пойду-ка я за этими проклятыми картами… Клянусь, что где-то вешал пальто, а вот где я его оставил, бог знает… Как осень, так сплошное мучение: никак не могу к нему привыкнуть, вечно где-то оставляю. А весной надеваю чужие…

Яхман исчезает в прихожей.

– И этот человек уверяет, будто ничего не забывает, – обнадеживает молодых фрау Пиннеберг.

Яхман лжет, фрейлейн Земмлер лжет, герр Леман лжет,

и Пиннеберг тоже лжет, но зато обретает работу и отца в придачу

Яхман поджидает Пиннеберга у витрины Манделя, под вывеской «Одежда для мальчиков и юношей».

– А вот и вы! Только не смотрите так тревожно. Все отлично. Я этому Леману про вас все уши прожужжал, теперь он вас ждет не дождется. Рекомендации при вас? Покажите-ка.

– Вот, пожалуйста, – говорит Пиннеберг.

Яхман читает, но Пиннеберг находит, что он читает не так вдумчиво и внимательно, как того заслуживают столь замечательные рекомендации.

– И желаем вам успехов в будущем. Ну конечно. Пожелания на хлеб не намажешь. Знаете, Пиннеберг, я никогда не понимал, зачем люди идут в служащие или вот в продавцы, если в жизни есть не меньше трех тысяч других способов заработать деньги… Мы вам сегодня ночью сильно мешали?

– Немного, – нерешительно отвечает Пиннеберг. – Мы просто пока не привыкли… Возможно, это просто с дороги… Не пора ли к герру Леману?

– Ничего, подождет этот дурень. Пусть радуется, что вы к нему придете. Я, конечно, наврал с три короба, а иначе кто кого сейчас на работу возьмет? Так что, если начнет расспрашивать – лучше молчите. Вы же ничего не знаете.

– Хотелось бы все-таки знать… Может, вы мне расскажете, что ему наговорили? Я же должен быть в курсе.

– Ну вот еще! Зачем вам быть в курсе? Врать вы не умеете совершенно, это сразу видно. Не-ет, лучше вам ничего не знать. Давайте пока зайдем в кафе…

– Нет, я бы предпочел… – упирается Пиннеберг. – Мне хочется определенности. Для нас с женой это важно…

– Важное дело – двести марок жалованья! Я столько в месяц трачу на такси и сигары! Ладно-ладно, не смотрите на меня так, я не хотел вас обидеть. Послушайте, Пиннеберг, – великан Яхман ласково хлопает Пиннеберга по плечу, – я же не просто так тут стою и мелю чепуху. Пиннеберг, – Яхман пристально вглядывается в его лицо, – вас не беспокоит моя дружба с вашей матерью?

– Н-н-нет… – мнется Пиннеберг. Ему хочется провалиться сквозь землю.

– Видите ли, – говорит Яхман, и тон у него в высшей степени дружелюбный, – видите ли, Пиннеберг, такой уж я человек – ничего не могу держать в себе. Другие, может, солидно молчали бы и думали: «Какое мне дело до этих юнцов!» Но я же вижу, что вам неприятно. Только беспокоиться не стоит, Пиннеберг, и жене передайте… Впрочем, не нужно, жена ваша не такая, как вы, я это сразу понял… И когда мы с Пиннеберг ссоримся – а ссоримся мы каждый день, – вы не переживайте, у нас так повелось, без этого скучно… Что она требует с вас сто марок за свой клоповник – это, конечно, бред, просто не давайте ей денег, она все равно выкинет их на ветер. Знали бы вы, какие суммы я спускаю на эту женщину! Никогда за нее не платите, да и за меня тоже, там все очень сложно, если впутаетесь в наши денежные дела, потом вовек не выпутаетесь… Наши вечерние сборища тоже не берите в голову, дураков всегда хватало… И вот еще что, Пиннеберг… – Тут тон болтливого великана становится таким нежным, что Пиннеберг, несмотря на все отвращение, поневоле проникается и очаровывается им. – Пиннеберг, не спешите рассказывать матери, что вы ждете ребенка, ну то есть что ваша жена ждет – для вашей мамы это хуже крыс и клопов. Молчите. Все отрицайте. Время терпит. Я уж сам ей как-нибудь аккуратно сообщу… Мыло из ванной он пока что не таскает?

– Что-что? Мыло? – Пиннеберг растерян.

– Ну да. – Яхман ухмыляется. – Если сын, когда мать купается, высовывается и утаскивает мыло, значит, уже скоро… Такси! Эй, такси! – вдруг ревет великан. – Я уже полчаса как должен быть на Алекс, а то ребятки скрутят меня в бараний рог. – Уже из машины он добавляет: – В общем, второй двор направо, спросить Лемана. Ничего не говорите. Ни пуха ни пера, жене целуйте ручку…

Через пятьдесят метров такси поглощает уличный водоворот, а Пиннеберг, растерянный, смущенный, взволнованный, думает: «Неужели он сейчас станет так же трепаться с шофером, этот Яхман? Кажется, в нем столько энергии, что руки чешутся разодрать мир на куски и тут же склеить обратно каким-нибудь другим манером. А потом опять разодрать и склеить».

Второй двор направо. Все здесь – владения Манделя. Это вам не какая-нибудь задрипанная лавчонка, боже правый, это огромный универмаг: фирма, в которой Пиннеберг работал до сих пор, не составила бы и десятой его части, а может, не дотянула бы и до сотой! Пересекая дворы, забитые грузовиками, он дает себе слово вкалывать до седьмого пота, все сносить, ни на что не жаловаться. «О Овечка, о Малыш!»

Второй двор направо. На первом этаже сразу: «Отдел кадров, Мандель». И огромный плакат: «Вакансий нет». И третья табличка: «Входить без стука».

Пиннеберг так и поступает – входит без стука.

Перегородка. За ней – пять пишущих машинок. За машинками пять девушек – кто помоложе, кто постарше. Все пять разом поднимают голову, и все пять тут же снова опускают взгляд на свои машинки и дальше стучат по клавишам. До вошедшего никому нет дела.

Пиннеберг некоторое время стоит и ждет. Потом обращается к зеленой блузке, которая сидит ближе всего:

– Не будете ли так добры, фрейлейн…

И сам злится на себя за слишком просительный тон.

– Чего вам? – откликается зеленая блузка и смотрит на него с таким негодованием, словно он потребовал, чтобы она с ним немедленно, не сходя с этого места…

– Я хотел бы поговорить с герром Леманом.

– Объявление на двери!

– Что?

– Объявление на двери!

– Не понимаю.

Зеленая блузка вскипает:

– Прочитайте объявление на двери! Вакансий нет!

– Я читал. Но у меня назначена встреча с герром Леманом. Он меня ждет.

Девушка – на первый взгляд и симпатичная, и воспитанная, интересно, с начальством она так же разговаривает, как с другими сотрудниками, своими сослуживцами? Девушка злобно смотрит на него.

– Бланк! – говорит она. И раздраженно добавляет: – Бланк заполните.

Пиннеберг следит за ее взглядом. На стойке в углу лежит стопка бумажек, рядом – карандаш на цепочке. «Герр, фрау, фрейлейн… желает видеть герра, фрау, фрейлейн… Цель визита (сформулировать четко)…»

Пиннеберг достает из кармана собственный карандаш, так как тот, что лежит здесь, совсем затупился. «Если бы пришлось у этой девушки еще и ножик перочинный попросить… Тогда, наверное, лучше сразу идти домой заниматься своими делами».

Но карандаш у него при себе, так что он пишет: «Пиннеберг», потом: «Лемана», над целью визита, которую надо четко сформулировать, призадумывается, колеблясь между «частная встреча» и «по поводу работы». Но и то и другое строгая девушка наверняка не пропустит, поэтому он пишет «Яхман».

– Прошу, фрейлейн.

– Положите вон туда.

Листок лежит на перегородке, пишущие машинки грохочут, Пиннеберг ждет.

Спустя некоторое время он говорит:

– Фрейлейн, я думаю, герр Леман меня ждет.

Нет ответа.

– Фрейлейн, будьте добры!

Девушка издает какой-то звук – нечто неопределенное, вроде «Шшш!». У Пиннеберга мелькает мысль, что так шипят змеи.