Что же дальше, маленький человек? - Ганс Фаллада

Еще через некоторое время из конторы выходит порученец в серой форме.

– Бланк, – говорит девушка.

Посыльный берет бланк, читает, окидывает Пиннеберга взглядом и исчезает.

Нет, на этот раз Пиннебергу не приходится долго дожидаться; порученец появляется снова и очень любезно произносит:

– Герр Леман просит вас зайти.

После ведет его мимо шкафов и по коридору в кабинет. Но это еще не кабинет Лемана – это только приемная перед его кабинетом.

В приемной сидит пожилая дама с желтым лицом – секретарша Лемана, догадывается Пиннеберг. Она обращается к нему с печальной, страдальческой миной:

– Присядьте, пожалуйста. Герр Леман пока занят. Пальто можете повесить вон там.

Пиннеберг садится. Приемная заставлена канцелярскими шкафами, внутри стопки скоросшивателей – синих, желтых, зеленых, красных. Из каждого скоросшивателя торчит хвостик с фамилией, и Пиннеберг читает: Фильхнер, Фихте, Фишер.

«Имена сотрудников, – доходит до него. – Личные дела». Судьбы. Одни совсем тоненькие, другие средней толщины, а толстых судеб нет вовсе. «Интересно, и на герра Лемана есть папка? – думает Пиннеберг. – И на герра Манделя? Что за чушь, какое у Манделя личное дело, его нет и быть не может. А возможно, и за ним все записывают – например, все его… опоздания? И просчеты».

Пожилая желтолицая фрейлейн расхаживает туда-сюда. Берет копию, пробивает дыроколом, берет папку, вставляет копию в папку. Интересно, что там? Увольнение или повышение зарплаты? А может, там написано, что фрейлейн Бир должна быть приветливее с посетителями?

«Может быть, – мечтает Пиннеберг, – уже завтра или даже сегодня вечером эта пожилая желтолицая барышня заведет новое личное дело: “Йоханнес Пиннеберг”. Как же хочется в это верить!»

Трещит телефон. Пожилая барышня берет скоросшиватель, вкладывает туда письмо (телефон трещит), прижимает планкой, убирает папку в ящик (телефон трещит), барышня снимает трубку и говорит страдальческим голосом с прожелтью:

– Отдел кадров слушает. Да, герр Леман у себя. Кто желает с ним говорить? Господин директор Куссник? Хорошо, будьте добры позвать к аппарату господина директора Куссника! Тогда я соединю с герром Леманом.

Небольшая пауза. Наклонившись вперед, барышня слушает, что ей говорят, кажется, она прямо-таки видит аппарат на другом конце провода; нежный румянец покрывает ее бледные щеки. Голос у нее по-прежнему страдальческий, но в нем появляется некоторая жесткость, когда она произносит:

– Глубоко сожалею, фрейлейн, но я смогу соединить с герром Леманом, только когда вызывающая сторона будет у аппарата.

Пауза, барышня слушает. И еще чуточку жестче:

– Вы сможете соединить с господином директором Куссником, только когда герр Леман будет у аппарата? – Пауза. И горделиво: – Я смогу соединить с герром Леманом, только когда у аппарата будет господин директор Куссник.

Обстановка накаляется, тон все резче. Разговор продолжается под девизом «Кто кого перезлит!». Барышня очень злится:

– Фрейлейн, прошу вас, это же вы позвонили!

– Нет, фрейлейн, у меня есть инструкции.

– Фрейлейн, прошу вас, у меня нет на это времени.

– Нет, фрейлейн, сперва соедините с герром Куссником!

– Фрейлейн, прошу вас, иначе я повешу трубку.

– Нет, фрейлейн, так уже много раз бывало: потом окажется, что ваш начальник разговаривает по другой линии. Герр Леман не может ждать.

Мягче:

– Да, фрейлейн, я же говорю: герр Леман на месте, я сразу же соединю.

Пауза. И вдруг совершенно другим тоном, теплым и страдальческим:

– Господин директор Куссник? Соединяю с герром Леманом. – Поднимает трубку, нараспев произносит: – Герр Леман, на связи господин директор Куссник… Что, простите? – Она вслушивается всем своим существом. Упавшим голосом: – Да, так и передам, герр Леман. – Кладет трубку, и очень ласково: – Господин директор Куссник? Буквально только что выяснилось, что герр Леман ушел на совещание. Нет, я не могу его позвать. Его нет на месте… Нет, господин директор, я не говорила, что герр Леман на месте, ваша секретарша, должно быть, что-то путает. Нет, не знаю, когда герр Леман вернется. Нет, простите, я такого не говорила, ваша секретарша что-то путает. Хорошего утра.

Она кладет трубку. На ее страдальческом желтом лице легкий румянец. Она снова принимается раскладывать листки по личным делам, но работает явно веселее.

«Видимо, подобные стычки ее бодрят, – думает Пиннеберг. – Она радуется, что коллеге влетит от Куссника. Главное, что себя она обезопасила. Все они такие. Впрочем, нет, не все, но…»

Телефон трещит дважды, резко. Папка летит на пол, фрейлейн снимает трубку:

– Слушаю, герр Леман. Как прикажете. Сию секунду. – И Пиннебергу: – Герр Леман вас ждет.

Она распахивает перед ним дверь с коричневой обивкой. «Хорошо, что я стал свидетелем этой сцены», – решает Пиннеберг, входя в просторный кабинет. Держаться как можно подобострастнее. Говорить как можно меньше. Так точно, герр Леман. Как прикажете, герр Леман…

Кабинет огромный, очень светлый, с окном во всю стену. У этого окна стоит гигантский стол, на столе – только телефон. И желтый карандаш гигантских размеров. Ни листка бумаги, ничего. По одну сторону стола – не занятое кресло. По другую – плетеный стульчик, на котором, судя по всему, разместился сам герр Леман – долговязый тип с желтым морщинистым лицом, черной бородкой и бурой лысиной. Очень темные, круглые, жалящие глаза.

Пиннеберг на ходу отмечает, что это огромное помещение фактически пустует: стол, два места для сидения, а больше ничего.

Пиннеберг останавливается перед столом. Его переполняют эмоции: вот он, решающий момент! Внутренне он застыл по стойке смирно, втянув голову в плечи, чтобы не дай бог не показаться слишком высоким: ведь герр Леман сидит на простом плетеном стульчике, хотя по иерархии ему бы подобала верхняя ступенька стремянки.

– Доброе утро, – кротко и вежливо произносит герр Пиннеберг и кланяется.

Герр Леман молча берет гигантский карандаш и ставит его вертикально.

Пиннеберг ждет.

– Чего вы от меня хотите? – брюзгливо осведомляется герр Леман.

Для Пиннеберга это удар под дых, в солнечное сплетение.

– Я… то есть как бы… герр Яхман…

И всё – воздух кончился.

– Герр Яхман меня не интересует. Я желаю знать, чего хотите лично вы.

«Вот он, решающий момент!» – кричит все в душе Пиннеберга.

– Я хочу, – он старается говорить медленнее, чтобы воздух опять ненароком не кончился, – работать у вас продавцом.

Герр Леман кладет карандаш на стол.

– Мы никого не берем, – отрезает он.

«Надо что-то делать. Какой же пустозвон этот Яхман! Упасть на колени? Умолять? Глупости! Но что-то же надо делать», – лихорадочно соображает Пиннеберг.

Герр Леман – человек в высшей степени терпеливый. Он ждет. И наконец говорит (снова ставя карандаш вертикально):

– Что-то еще?

– Может быть, в будущем?.. – запинаясь, бормочет Пиннеберг.

– При нынешней-то ситуации! – свысока бросает герр Леман.

Тишина.

«Кажется, надо уходить. Опять ни с чем. Бедная Овечка», – думает Пиннеберг. Он уже хочет попрощаться, когда герр Леман говорит:

– Покажите ваши рекомендации.

Пиннеберг протягивает рекомендательные письма, его рука заметно дрожит, и ему заметно страшно. Про герра Лемана ему ничего не известно, но у Манделя под тысячу сотрудников, а герр Леман – начальник отдела кадров у Манделя; поэтому Пиннеберг дрожащей рукой передает ему свои документы: аттестат, рекомендательные письма от Вендхайма, от Бергмана, от Кляйнхольца.

Все рекомендации очень хорошие. Леман читает их очень медленно, с совершенно непроницаемым лицом, потом поднимает глаза и, кажется, раздумывает – а может, а вдруг…

Герр Леман произносит:

– Удобрениями мы не торгуем.

Так-то. Разумеется, Пиннеберг, как полный дурак, только и в состоянии пролепетать:

– Я понимаю… я там только помощником…

Леман упивается. Растягивает удовольствие, повторяет:

– Нет, удобрениями мы не торгуем. – И добавляет: – И картофелем тоже.

Он мог бы еще сказать и про зерновые, и про семена, потому что все это перечислено на кляйнхольцевском бланке, но фраза