Ветер крепчает - Тацуо Хори

ну, они что же, собираются везти ее к жениху в этой карете?.. В салоне, однако, и без того уже было тесно, поэтому подошедшие растерянно замялись у двери. И тут одна пожилая женщина – по-видимому, мать невесты, – успевшая до того заглянуть к нам в окошко и окинуть салон цепким взглядом, громко крикнула:

– Там, рядом с модным господином, место есть!

Услышав ее крик, я машинально осмотрелся вокруг. Модный господин? Но среди пассажиров таких, кажется, не наблюдается… И тут сообразил, о ком речь. Что же это, неужели модным господином назвали меня? Я чуть заметно усмехнулся. Действительно, из всех присутствующих европейский костюм был только на мне. Правда, изрядно поношенный. Но это, судя по всему, значения не имело: в такой глуши я все равно казался невероятным модником. Однако перспектива стать соседом селяночки привела меня в некоторое замешательство. Я сам, в общем-то, был не против, но у моего испанского красного галстука вполне могли иметься возражения: это был подарок от одного человека; продавались такие галстуки, похоже, в одном-единственном магазине в Гиндзе[31], ибо, когда я в своем галстуке проходил мимо, продавцы чуть заметно кланялись в знак приветствия, причем не мне, а галстуку. Я еще не успел толком разглядеть личико невесты, поэтому не мог судить, насколько она хороша – хотя в любом случае это была обычная деревенская девушка, – когда нашлось иное решение: на мое счастье, нам не пришлось стукаться коленками друг о друга. Один из сидевших вблизи дверей пассажиров – судя по виду, местный житель – заметил возникшую неловкость и пересел ко мне, уступив свое прежнее место невесте. В итоге в дилижанс сели только двое: невеста и мужчина в годах – вероятно, ее отец. После этого отбывающие и провожающие еще какое-то время громко переговаривались, но затем протрубил рожок, и мы поехали дальше.

В дилижансе, очевидно, собрались хорошо знакомые отцу невесты люди, и все они принялись что-то дружно, не понижая пронзительных голосов, обсуждать. Говорили на местном диалекте, не очень мне понятном. Но я был почти уверен, что разговор крутится вокруг сидящей тут же невесты. Невеста ехала, повернувшись ко мне спиной; зажатая между другими пассажирами, она вся подобралась и притихла. Поскольку я не видел ее лица, то вполне мог ошибаться, но мне казалось, будто на нем нет и тени улыбки. Девушка словно застыла и, даже когда экипаж трясло, старалась не шевелиться, из-за чего ее поза казалась еще более вымученной; я от души ей сочувствовал. Вокруг между тем не смолкали шумные разговоры. Но это, пожалуй, было даже неплохо. Намного лучше необъяснимо гнетущего молчания. Как бы то ни было, даже я, до самого недавнего времени пребывавший в унынии, странным образом оживился, стоило мне получить роль в этой пасторальной шуточной пьеске – да-да, маленькую роль второстепенного персонажа, так называемого приезжего столичного юноши.

Дилижанс продолжал свой путь, по-прежнему двигаясь берегом реки, она неизменно виднелась внизу, слева, хотя русло ее становилось все уже. Дорога тоже все больше напоминала горную тропу. Ветви деревьев замелькали в опасной близости от моих щек. Время от времени перед нами вспархивали вспугнутые птахи. Казалось, достаточно высунуть руку из окна – и можно схватить какую-нибудь летунью.

Спустя время мы доехали до места, где дорога делилась надвое. Тут дилижанс ненадолго остановился. Вышли невеста, ее отец и еще пара местных жителей. На развилке, сгрудившись, стояли несколько мужчин. Похоже, они специально дожидались прибытия дилижанса, чтобы встретить невесту. Я гадал: неужели дальше участники этот свадебного кортежа пойдут пешком по горной тропе? Личико невесты мне в итоге рассмотреть так и не удалось…

Пока я, высунувшись из окна, с чувством некоторого облегчения провожал взглядом удаляющуюся фигурку этой героической девушки, протрубил рожок, и дилижанс тронулся с места. В сравнении с атмосферой, царившей в салоне еще недавно, повисшая теперь тишина казалась безжизненной. Да и дорога превратилась вдруг в настоящий серпантин – пошла зигзагами, точно кривая температурного графика, а ставшая привычной речка виделась теперь сверху все более далекой. Солнце уже закатывалось. Возможно, поэтому окрестный пейзаж стал постепенно окрашиваться в тона сепии. Дети на поле – в свете последних лучей заходящего солнца мандарины у них в руках коротко вспыхивали золотом; девушка, рвущая траву, – одной рукой она прижимала к себе корзину и потому напоминала краба; высокие деревья, которые так отчаянно качали ветвями, словно пытались подать мне, глядящему из окна дилижанса, какой-то знак: все это я, несомненно, видел впервые в жизни, и все-таки меня не оставляло чувство, будто где-то когда-то я сходный пейзаж уже наблюдал. Может быть, я видел его на чьей-то картине? Или во сне… Так я размышлял, испытывая душевное волнение – вполне естественное в такой момент, – и вдруг подумал, что ощущения мои, возможно, объясняются усталостью. Помнится, я читал в одной книге, что «в периоды, когда зрение наше утомлено, все тела в пространстве, равно как и во времени, нередко для нас удваиваются»[32]. Что касается первого утверждения, о пространственном удвоении, то подобное мне доводилось испытывать не раз: в городе нередко бывало, что я, совершенно обессиленный, сидел где-нибудь в тесном кафе, на неудобном стуле, а очертания окружающих предметов – картины на стене, цветочной вазы, тяван[33] – начинали смутно двоиться. Что же до нынешних моих ощущений, невыразимых, мучительных – когда при виде какого-то пейзажа кажется, будто вот-вот вспомнишь нечто подобное, но вспомнить никак не можешь, – то не исключено, что в некоторые моменты для меня, как во втором упомянутом случае, все начинает двоиться во времени. Например, сейчас, когда я еду куда-то в старом расхлябанном экипаже…

Солнце наконец село. Я с удивлением разглядел из дилижанса, как в одном из горных домишек старушка чистит какой-то предмет – кажется, светильник. Он определенно напоминал старинную керосиновую лампу, и я призадумался: неужели сюда до сих пор не провели электричество? А если так, значит, его не будет и в гостинице, где я собираюсь заночевать?

Дилижанс остановился. Вместе с парой-тройкой других пассажиров я покинул салон. Немного отошел от главной дороги, затем быстро спустился по довольно крутому склону; в конце тропинки – в полном соответствии с описаниями – нашлась гостиница, название которой упоминал приятель. Там я устало опустился на дощатый пол полутемной передней и уже начал развязывать шнурки, когда вдруг поднял голову – и сквозь сгущающиеся сумерки ясно различил на склоне, по которому только что спустился, неожиданно красивые цветы: белые и красные…

2

В это время со стороны кухни послышались торопливые шаги: подошла еще одна