Любовь моя Ана - Софья Асташова

Несколько дней до этого я чувствовала надвигающуюся опасность, словно кто-то поставил счётчик и начался обратный отсчёт. Ночной кошмар из сна прорвался в реальность.

Я надела туфли из змеиной кожи, обтягивающую юбку, такой же обтягивающий мои выпирающие кости топ и пошла в больницу. Уже тогда я смутно предчувствовала, что прощаюсь с этой одеждой, надеваю её в последний раз.

Мама выглядела маленькой, очень маленькой, внезапно уменьшившейся за те пару дней, что я её не видела. Я знала, что она оказалась в больнице из-за меня. Чувство вины загорелось, как огонь, который светит, но не греет. Глаза защипало от слёз, я уставилась в пол. Мы долго молчали в попустительской, ничем не прерываемой тишине. Молчание подобно протянутой руке помощи, а слова – бесполезны.

В тот ветреный июньский день я шла через больничный парк, увенчанный внушительными на вид воротами. Массивные, чугунные, украшенные растительным орнаментом. Когда-то они были покрыты золотой краской, но сейчас золото крошилось и облезало хлопьями. Никакой цели они не служили – не закрывались и не открывались. Бродить по парку можно было совершенно свободно. Ограда перекосилась от старости, приникала к земле.

Парк размещался в низине и, казалось, тонул в объятиях города. Ветер играл моими волосами, зачёсывая их своей вольной рукой мне на лицо. Вдруг я оторвала взгляд от земли и посмотрела на небо. Низко висели свинцовые тучи. Скоро на иссушенную землю обрушится дождь и будет идти столько, сколько ему вздумается.

Ещё немного, и я окажусь в пустой квартире, где надо будет снова бороться. Бороться с пустотой за ничто. Я кинулась бежать по тропинке, подворачивая ноги, прочь из этого места. Можно спрятаться в высокой сухой траве, но от себя не убежишь, далеко не убежишь. От Аны не убежишь. Я металась и петляла, пытаясь отыскать путь. Домой. Прочь из этого мира.

Всеми силами я старалась подавить приступ. Безуспешно. Я вошла в квартиру, нетерпеливо сбросила туфли в прихожей. Они перевернулись каблуками вверх, как поверженные в бою воины. Как моя сила воли, от которой не осталось и следа.

Я нашла в холодильнике яблоко и, не утруждая себя тем, чтобы его помыть, вонзилась зубами в мякоть. Во рту разорвалась ядерная бомба. Такой это был забытый яркий насыщенный вкус. Потом обкусала полукружие жёлтого сыра, выпила весь кефир и молоко. Я давилась, но ела кислый творог, который уже начал портиться. Запускала руку в банку жирной сметаны с котом Матроскиным на крышечке. Покрытую белым налётом шоколадку, которая лежала в холодильнике уже очень давно, я съела так быстро, что не успела почувствовать вкус.

Я ела и ела, пока желудок не стал давить на лёгкие, и я не могла дышать. Но это меня не остановило и я ела ещё, не переставая фантазировать о том, что буду есть завтра. Остановиться означало осознать, что я натворила. Приступ перепугал меня больше, чем что бы то ни было в жизни до этих пор. Ужас бил через позвоночник.

Когда я снова могла дышать, я продолжила есть. Шипение и щелчок искры газовой плиты. Я разбила яйцо в сковородку с нагревшимся маслом. Ещё одно, ещё одно, ещё одно. В быстро застывающей белой жиже плавали коричневые скорлупки. Я обжигала пальцы, пытаясь достать их из раскалённой сковородки, но они выскальзывали из рук. Всё равно. Пусть так. Пустяк. Пусть. Только. Готовится. Скорее. Иначе я съем что-то несъедобное – детали конструктора лего, коллекцию игрушек из киндер-сюрпризов, буду грызть свечи – они так вкусно пахнут корицей.

Желтки растеклись. Я ела, обжигаясь и не чувствуя вкуса. Я не могла ждать. Честно, я пыталась остановить себя. Впивалась ногтями в кожу, оставляя красные рытвины. Не помогло. «Я тебя по стенке размажу», – говорила Ана. Я напряглась всем телом и с размаха врезалась в дверной косяк. Боли не почувствовала. Не помогло. «Попробуй ещё раз», – говорила Ана. «Ты размазня, ты не стараешься», – говорила Ана. «Ты ничтожество. Слабачка», – или это говорю я? Да, я говорю это вслух, подавляя отчаянный крик. Солнце светит в окно, отражается на лакированных деревянных панелях на кухне. Луч света. Чёрное солнце. Чёрное.

Когда закончилась еда в холодильнике, я открыла морозилку, достала замороженное мясо, стала грызть его и обсасывать. Зубы болезненно реагировали на холод, и я продолжила поиски еды. Нашла макароны, но варить их было бы очень долго. Я не могла ждать. Я разламывала тоненькие спагетти и глотала сухие палки, которые до крови царапали горло.

Срыв – это помутнение сознания. В этот момент ты забываешь обо всём. О мечте, о стремлении, о том, сколько сил стоил каждый сброшенный килограмм. Всё замещает инстинкт, которому ты не можешь сопротивляться. Со слезами, в истерике, заламывая руки, ты бросаешься на еду. Кажется, что ты умрёшь, если подождёшь ещё одну секунду, и ешь руками всё, что попадается на глаза, сидя на полу, не отходя от холодильника, – замороженное мясо, сухие макароны и крупы. Это продолжается до тех пор, пока ты не сможешь дышать и двигаться.

Удовольствие? В еде его нет. Я плачу, бью себя, ненавижу, но всё равно наполняю свой бездонный желудок до боли, будто это заполнит пустоту души. Я устала. Но ем ещё. Что со мной? Я сломалась? Я не хочу есть, но всё повторяется. Сколько я буду мучить себя едой? Всё просто. Пока не найду в себе силы, пока не вспомню, что голод для меня значил. Пока не пойму, что без голода я не могу жить.

Буду ли я сожалеть об этом? Конечно, буду. Сожаления ровно столько же, сколько и отвращения к себе. Знала же, что всё будет именно так. Сколько лет мечтаний о прекрасном потеряно? Завтра всё будет по-прежнему. Буду ли я сожалеть об этом? Конечно, буду.

Солнце совершило свой обычный обход и, как бы мне этого ни хотелось, на следующий день взошло. В раковине высилась гора грязной посуды. Весы в углу смотрели на меня укоризненно. Но всё повторилось. Как только проснулась, я, проигнорировав утреннюю рутину – умыться, почистить зубы, – всё это теперь неважно, пошла в магазин.

Пустой в ранние воскресные часы супермаркет «Мегас» сиял чистотой и люминесцентными лампами. Он открывал передо мной спектр безграничных возможностей. О, если бы я верила в загробную жизнь, то представила бы рай именно таким.

Я глазела на изобилие, бесконечные ряды бутылок и коробок, залитые электрическим светом. Витрина с молочными продуктами