Любовь моя Ана - Софья Асташова

части тела не соприкасались кожей, чтобы не чувствовать своих границ, которые так неожиданно и так быстро расплылись. Не ходила в душ. Не меняла одежду, чтобы, не дай бог, не увидеть своё тело. Еду покупала мама, я не выходила из дома. В университете не показывалась. Лишь один раз я надела тапочки, чтобы пойти к врачу с жалобой на отёки. Она сказала мне есть поменьше сладкого.

Каждый день я просыпалась с ненавистью к себе. Утром бросала взгляд на весы, но боялась встать на них: страшно видеть эти цифры. Я ждала момента, когда наконец наемся и смогу начать всё сначала. Пойти на второй круг. Произошла ещё одна смена времён года – едва заметный сдвиг, отличающий ноябрь от декабря, но этот момент всё не наступал.

Мне нужно было сделать фотографию для иностранного паспорта. Мама пошла со мной. После отдела МВД мы зашли в кафе «Нью-Йорк пицца». Я съела два куска пиццы и порцию десерта «Банана-сплит» – огромного, с мороженым и целым бананом, политым шоколадным соусом. Мама не ела ничего, только пила чай из бумажного стаканчика, который скоро стал размокать и сминаться от влаги. Мне хотелось ещё. Я стыдливо умоляюще попросила ещё одну порцию мороженого.

– Может, хватит? – спросила она.

Риторический характер вопроса и интонация, с которой она это произнесла, разбили мне сердце. Из глаз сами собой потекли слёзы. Ана смеялась: «Вот это точно дно – раз даже мама говорит, что тебе хватит, то точно пора прекратить жрать». Конечная остановка.

Конечно, она была зла на меня (Ана, не мама), но быстро смягчилась.

– Не плачь. Я всегда буду с тобой и никогда тебя не покину, – сказала она.

– Давай начнём всё сначала? – спросила я, утёрла слёзы и снова почувствовала глубину нашей связи.

Мама говорит, что у меня железная воля. Я покажу ей, она увидит, как после этого стыдного проигрыша я направлю всю свою силу воли на то, чтобы пройти через всё это во второй раз. С тех пор я больше не ходила в «Нью-Йорк пиццу».

Открытки

Мой проект по созданию идеальной себя с треском провалился. По-другому, собственно, и быть не могло. Это была бесполезная борьба с пустотой за ничто. Но я носила своё отчаяние гордо, словно это отличительный знак крутости. Именно потому, что я проигрывала, я, как сказочный идиот, пробовала снова и снова.

Я взяла себя в руки спустя шесть месяцев. Этого времени организму хватило, чтобы наесться. С новыми силами я пошла на второй круг.

Нужно было просто чем-то занять рот. Я устроилась работать в колл-центр. Работа стала для меня спасением. Да. Ведь главное-то было что? Не есть. А пока рот занят разговором, есть я не могла. Я работала в две смены с 9 утра до 10 вечера с небольшим перерывом, за который успевала съесть баночку обезжиренного творога. Это был весь мой рацион на день. В какие-то дни я пила только воду или чай.

В рабочее время нам не разрешали выходить из офиса, и даже в туалет надо было отпрашиваться у строгого молодого человека, который не переставая ходил между нашими кабинками и следил, чтобы мы не замолкали ни на минуту. Это была идеальная работа, чтобы сбрасывать вес. Особенно учитывая то, что у меня открылся талант к телефонным звонкам. Я не разговаривала – пела, приглашая незнакомых женщин на волшебную и полностью бесплатную спа-процедуру для лица. Кажется, я обзвонила всех женщин своего города. Я стала лучшей сотрудницей офиса и получила в качестве награды не только отвес на весах, но и свой первый айфон.

Я сбросила вес аккурат к выпускному в университете. Похудела достаточно, чтобы пойти на церемонию вручения дипломов, но ещё недостаточно, чтобы остановиться на этом. Думаешь, что, когда похудеешь до минимума, всё наладится? Нет. У тебя нет минимума.

Я избегала мест, где еда находилась в свободном доступе. Когда все мои одногруппники отмечали получение дипломов в ресторане на корабле, я валялась дома в одиночестве и смотрела, как солнце садилось за панельными многоэтажками, город пылал в закатных лучах, а небо наполнялось сине-лиловым сумраком.

Когда ты в болезни, подстёгивает всё. Можно часами слушать лекции, передачи о вреде анорексии, рассматривать фотографии девушек, которые умерли от истощения, изучать статистику, по которой от РПП в мире каждые 52 минуты умирает один человек, но погружаться в болезнь всё глубже.

В анорексии вокруг тебя нет людей. И нет надежды. Все другие люди исчезают. Мне повезло – со мной оставалась мама. Мне надо есть, надо спать. Надо заботиться о себе. Я должна сделать это ради неё. Но я не могла и продолжала вариться на медленном огне вины.

Обещания и угрозы, в том числе то, что у меня, как у старухи, нет месячных, или «вот будет мне тридцать лет – и я пожалею», не работали. Какой смысл жалеть о том, что уже нельзя изменить?

Я вела дремучий образ жизни. Стала опасным зверем, полным коварства. Но, прежде чем двигаться дальше, было бы полезно сделать паузу и обдумать варианты. Их оказалось два: или остаться здесь, или идти дальше. Остаться – этот шаг подвергает меня опасности, но отъезд грозит ещё большими трудностями. Уехать – значит, искать жильё, работу, друзей, устраивать какую-то жизнь. Хотя друзья и какая-то жизнь не входят в мои планы. Нельзя сказать, какой из вариантов лучше, но за пределами этого города я буду сама полностью контролировать, что мне есть и что не есть. Я не буду никому мешать, и мне никто не будет мешать худеть. От этого открытия накатила тёплая сладкая волна и унесла меня глубоко-глубоко вниз. На поверхности осталась только моя оболочка. От макушки до пальцев ног пробегали мурашки.

Я быстренько собрала свои самые крошечные вещи и уехала. Как смертельно раненное животное, отправилась умирать в одиночестве. Одновременно вырвалась на волю и попалась в капкан.

По официальной версии, я поступила в аспирантуру в Москве, а по неофициальной – сбежала, чтобы никто не мешал мне не есть. Не мешал мне исчезать. Я думала, что будет легче делать это не на глазах у мамы. Отъезд принёс нужные плоды. Довольно скоро я потеряла весь вес, что набрала дома, и даже больше.

Я называю этот период кульминацией болезни. Больше никогда мне не удавалось достичь такого низкого веса. Руки и ноги, похожие на засохшие цветы, были одинаковой толщины и просвечивали каждой косточкой. Странное время. Ничего особенного, не считая того,