Любовь моя Ана - Софья Асташова

С группой мы встречались один раз в неделю. По вторникам в три часа дня. После пары они довольные шли домой. Представляю, насколько велик был соблазн прогулять, но они приходили практически всегда в полном составе, только Бэйб каждый раз опаздывала или не приходила вовсе. Никто не знал, где она, а я умирала от страха, что её, в её прозрачных брючках, похитят, изнасилуют и убьют в тот момент, когда она должна была бы сидеть в моём классе.

Всё-таки я была неудачницей особенной и всё испортила. Как можно догадаться, не без помощи Аны.

После пары я отсиживалась в аудитории, пока все не разойдутся. Подходила к окну и смотрела на сад внизу и учеников, которые, только ступив за ворота колледжа, доставали сигареты, закуривали и, громко смеясь над чем-то, удалялись. С деревьев падали первые красно-коричневые листья.

Убедившись, что дети ушли и никто не ждёт за дверью, в коридоре тихо, а в здании остались только уборщицы, я шла в комнату, сопряжённую с классом, где хранились работы учеников, мольберты, холсты, скульптуры, краски и прочие художественные принадлежности. Подсмотрев за детьми, я знала, что в расположенном за дверью шкафчике, где стоят чайник и чашки, есть кое-что ещё. На верхней полке лежали печенье, пачка сахара-рафинада и пакет с сухими сливками.

Эта маленькая комната стала для меня порталом в мир забвения, где я, громко разгрызая куски сахара, забывала обо всём. Там я переставала быть учителем и становилась – кем? Пародией на человека.

Мой мозг придумал хитрость. Я считала, что от чужой, случайной еды я не поправлюсь, как будто этих приступов и не было вовсе. Когда наконец меня настигало отвращение к самой себе, я уже съедала половину печений и заметную часть рафинада.

Я не ведала, что творю. Меня удивляла собственная жадность, с которой я набрасывалась на скромные запасы студентов. В прошлом я совершала много глупостей, за которые мне стыдно, но должен же быть какой-то предел. Есть предел того, сколько кофе ты хочешь выпить; даже если всё утро ты пила кофе, наступит момент, когда ты прекратишь. У меня предела не было.

Что могло быть более личным, более сокровенным? Никто не должен был этого заметить. Но наверняка они заметили. Я слышала, или мне мерещилось, как студенты обсуждают пропажу сладкого. Возможно, подозревают в этом ни в чём не повинного человека. Я покрывалась холодным потом и боялась, что они всё поймут по моим глазам. Я предчувствовала разоблачение каждый раз, как открывала дверь колледжа.

Одни загадки надо разгадывать, а другие – разгадываются сами собой. Я не всё предусмотрела с самого начала. Что-то пошло не так. Что-то я упустила, а именно то, что кто-то из студентов мог вернуться, например, за забытым акварельным рисунком, который сушился на подоконнике. По какому-то необычайному совпадению это была она. Бэйб вернулась за своим планшетом и застала меня на месте преступления.

Просто бесконечно неловкий и постыдный момент. Неэлегантно и незамысловато я вытаскиваю голову из шкафа, глотаю вставший в горле комок, пытаюсь пожать плечами. От неё не ускользает нелепость этих действий.

– Простите, я, кажется, не вовремя? – она задала этот вопрос самым сладким своим голосом.

Я хотела сказать что-то важное, но мгновенно забыла, что же это такое было, только издала непонятное мычание. Как обычно, меня охватил страх. Лицо пылало. Сердце прыгало, как яйцо в кипятке.

Она улыбнулась. Нагло, вот как она улыбнулась. Посмотрела на меня ещё пару секунд и ушла. Я не помнила, чтобы когда-то мне было так стыдно. Я знала, что стыд меня не оставит. Застрянет в паутине памяти. Будет преследовать снова и снова, я буду катить его перед собой, как сизифов камень.

Возвращаясь домой, я не осмеливалась поверить, что когда-нибудь смогу вернуться на место преступления. Скорее я отправлюсь в долину реки Амазонки изучать каннибализм и полигамию, чем снова появлюсь в колледже. Несколько последующих дней в памяти почти не отложились. Я обнаружила, что лежу на кровати, скрючившись в прямоугольнике полуденного света, струящегося из окна. Как соблазнительно было пожалеть себя и больше никогда, никогда не возвращаться туда. Спрятать голову под крыло, как маленькая птичка.

Я ждала, что она напишет об этом в интернете или пожалуется директору. Если бы дело ограничилось только этим, я была бы счастлива, но я недооценила её изобретательность.

Спустя неделю я иду по коридорам с опущенной головой, стараясь ни на кого не смотреть. За полуоткрытой дверью кабинета тихо. Я вдыхаю поглубже и напоминаю себе, что они просто дети. Захожу, и они, как в первый раз, глаз с меня не сводят – не смотрят ни в телефоны, ни друг на друга. Застыли и не шевелятся. Рты кровожадно улыбаются. Их улыбки впиваются мне в кожу. В классе стоит такая тишина, что я слышу своё дыхание и оглушительный звук своих шагов.

Место, где обычно сидит Бэйб – в своём готическом наряде и украшениях с шипами, – пустует. Зато на моём столе громоздится гора белоснежного, как мышьяк, рафинада.

Безмолвный протест? Меня охватывает паника. Тошнота подступает к горлу. Я будто вошла в холодную воду. Всё тело свело. Всё тело болело. Они не сводят с меня глаз, словно смотрят захватывающее представление. Я притворяюсь, стараясь выиграть время, будто заинтересованно изучаю что-то в своих записях. А потом радостно, но со слезами на глазах улыбаюсь. Я открываю рот и выдавливаю:

– Ребята! Ведь это шутка, правда?

Жестокая, но шутка. По щекам катятся такие горячие и нелепые слёзы. Какая глупость. Класс мгновенно превращается в размытое пятно. Перед глазами плывут круги, как бывает, когда резко встанешь. Размеренным шагом, словно метроном, они встают и покидают аудиторию. Я остаюсь наедине с рафинадом.

В этот раз они преподали мне урок, что материя, как я думала, не исчезает бесследно. Ничто не исчезает бесследно. Всё тайное становится явным.

В ступоре я просидела до конца пары, роняя слёзы на кубики рафинада. Когда в голове прояснилось, я вспомнила, что собиралась сказать. Что я должна была сказать. Что я хотела сказать уже давно. «Простите меня».

Совершенно ошеломлённая, я вдруг подумала: могу ли сейчас снова пойти в ту комнату и что-то отыскать? Эта мысль неожиданно подарила секунду облегчения. Я рассмеялась и вытерла слёзы. Зрение пришло в норму, предметы больше не расплывались. Я медленно двинулась прочь,