Любовь моя Ана - Софья Асташова

Рафинад

Одно из преимуществ анорексии в том, что к тебе относятся как к ребёнку, а твои слова не воспринимают всерьёз. Я могла говорить всё, что вздумается, рубить правду сплеча, самозабвенно рубить сук, на котором сидела. Но сказать мне было особенно нечего.

Не понимаю, как этому хрупкому, ломкому существу без какой-либо опоры дали работу – не какую-то там офисную работу, а работу с подростками, младший из которых весил в два раза больше меня. Я же еле ноги переставляла, могла упасть и разбиться или переломиться от дуновения ветра.

Я преподавала фотографию в колледже, на базе которого сама проходила курс переподготовки. В том самом колледже, где учились мои соседки по общежитию. В том самом колледже были отделения художественной росписи, монументальной живописи и даже иконописная мастерская, которая считалась самой модной, потому что иконописцы работают с золотом. Не глядя, я подписала договор подряда на год. Пока я работала, мне было позволено жить в общежитии для студентов.

Дело нехитрое – рассказывать про то, что ученики уже и так достаточно неплохо умеют делать на своих смартфонах, но я вела пары, как мне хотелось думать, с большим вдохновением и отдачей. Собирала тематические подборки по жанрам, и часами мы смотрели старые снимки и кинокартины. До чего же замечательно было видеть лица учеников, когда они рассматривали чёрно-белые фотографии Ман Рэя и открывали для себя сюрреализм. А Бунюэля они полюбили даже сильнее, чем мрачные вичаут-вечеринки.

Я прилагала все усилия к тому, чтобы передать им тот интерес к фотографии, который был у меня, и по-идиотски радовалась, когда удавалось это сделать.

Хотя у них, в отличие от меня, было будущее, я чувствовала себя не старше, но моложе их. Это искажение дало мне осознание, что к возрасту ничего, кроме него самого, не прилагается. Остальное опционально.

Они вели себя так, будто жить – это вот так легко. Я чувствовала их превосходство надо мной. Не могла не трепетать перед бьющей из них энергией. Они умели не только носиться по коридорам, нацепив на голову пакеты из «Макдоналдса» с прорезями для глаз, но и потрясающе владели академическим рисунком.

Их лица, их стиль, их темперамент были разнообразны, как растительный мир бассейна Амазонки. Их вид вызывал у меня чувство, будто где-то идёт замечательная вечеринка, на которую меня не пригласили. Но мне нравилось чувствовать себя на их фоне до крайности жалкой. Предаваться жалости к себе – единственное, что мне хорошо удавалось.

Я бравировала, что не боюсь ничего, кроме как набрать вес. Ничего. Зеро. Но на первый урок я шла страшно напуганная. Я дала себе обещание, что буду понимающим преподом, который раскрывает потенциал своих учеников, видит гений и даёт ему дорогу – вот какой я буду с ними сегодня и всегда. А ещё мы будем фотографировать. Непременно фотографировать.

Входя в класс, где сидели полтора десятка подростков, я понятия не имела, что меня ждёт. Может, они немедленно распознают во мне самозванку? Может, кто-то из них уже внёс меня в список жертв буллинга? Но нет. Ученики молча сидели за партами, расставленными буквой П. Я иду за свой стол, а их глаза заворожённо следят за мной так, будто не могут поверить, что сейчас эта малявка будет их чему-то учить.

Я окидываю взглядом своих детей. Теперь это мои дети на следующие два академические часа. Они улыбаются. Я подхожу к доске и объявляю:

– Всем привет! Я ваша новая учительница.

Стоп. Правильный ли я выбираю тон?

– Здравствуйте, – нестройным хором отвечают ученики.

У меня трясутся руки, но я беру мел и пишу на доске своё имя. Хотя я старше их всего на шесть-семь лет, они обязаны называть меня по имени-отчеству. Я тоже обращаюсь к ним на «вы».

Возбуждённые от нового, неожиданного, неконвенционального взрослого, глядят на меня с улыбкой. А кто-то таращится так, будто увидел инопланетянина. Я выдыхаю. А могла бы заплакать.

– Давайте знакомиться. – Я беру журнал и провожу перекличку. – Арина Аллас.

Девочка с голубыми волосами распахивает голубые глаза и вскидывает руку.

Невероятно, но мне в самом деле удаётся – с трудом, но удаётся! – провести урок. А потом ещё и ещё. Оказывается, в случае особой необходимости у меня проявляются коммуникативные способности. Я говорила с молодыми взрослыми, и они меня слушали. Кем это я себя возомнила, учителем? Вроде бы это правда, но звучит слишком самонадеянно. Было ощущение, что и я, и они притворяемся.

Мы подружились, или так мне казалось. Скоро между нами установился дух товарищества. Я ждала наших встреч. Каждый раз это было событием для меня. Они были так увлечены, что мне даже не приходилось много говорить. Пара слов здесь, несколько фраз там. Никто не поднимает руку, но говорят сами с места. Задают много вопросов, а я честно и добросовестно отвечаю.

– Вы ещё где-то преподавали? – спрашивает ученик, который помогает мне включать проектор.

– Нет, – отвечаю я.

– Вам нравится у нас преподавать? – задают вопрос уже из класса.

– Конечно. Очень нравится. Вы все такие талантливые.

Они довольно улыбаются.

– Для меня вы не просто работа, – продолжаю я, – вы особенные.

Вот он, момент, когда я могла бы спросить: «А вам нравятся наши занятия?», но не решаюсь. Вместо этого говорю, что в конце учебного года мы устроим выставку, и они загораются азартом от предвкушения.

Я даю им задание снимать серии фотографий, и потом мы всю пару наперебой обсуждаем их работы. После таких занятий я возвращалась домой на крыльях, чувствуя себя настоящим полезным членом общества.

Я была плохим учителем – у меня были любимчики. Точнее, я любила всех, но одну девочку выделяла. Золотое дитя. Я думала, что она безгранично талантлива. Как оказалось, напрасно. Ей даже делать ничего было не надо. Мне виделось, что она чем-то похожа на меня. Может быть, любовью к стилю вичхаус, который тогда был на пике популярности среди подростков и к которому я, застрявшая в юности, питала слабость. В порыве я лайкала, тыкая в сердечко, все её посты в «Инстаграме»[8].

Она быстро считала моё расположение и стала этим пользоваться: игнорировать домашние задания и пропускать пары.

У неё на скуле красовалась татуировка с надписью Babe. Так я называла её про себя – Бэйб. Она двигалась, как прекрасный ангел с полотен итальянского Возрождения. Совершенно очаровательно улыбалась. Носила лосины, которые меня – неужели только