Круг в огне: Рассказы - Фланнери О'Коннор

павлина только из суеверной боязни рассердить судью, лежащего в могиле. Ему нравилось смотреть, как они разгуливают по ферме: говорил, глядит и чувствует себя богачом. Из троих ее мужей его присутствие было для нее сейчас наиболее ощутимо, хотя он был единственным, кого она похоронила. Он покоился на семейном кладбище – на маленьком огороженном участке посреди заднего кукурузного поля – рядом со своими родителями, дедушкой, тремя двоюродными бабушками и двумя троюродными братьями, умершими в младенчестве. Мистер Крумс, второй муж, был в психиатрической больнице штата в сорока милях от фермы, а мистер Макинтайр, третий и последний, валялся пьяный, предполагала она, в каком-нибудь гостиничном номере во Флориде. А вот судья, погребенный на кукурузном поле со своими родными, всегда пребывал дома.

Она вышла за него, когда он был стариком, вышла ради его денег, но было и другое, в чем она не признавалась тогда даже себе: он ей нравился. Грязноватый, со всегдашним табаком во рту, он был колоритной фигурой в здании суда, и по всему округу о нем шла слава как о человеке состоятельном. Высокие ботинки, галстук-ленточка, серый костюм в черную полоску, на голове что зимой, что летом пожелтевшая шляпа-панама; зубы и волосы у него были табачного цвета, а лицо – красноватая глина, таинственно изрытая и исчерченная, вся словно в доисторических отметинах, как если бы он был ископаемой окаменелостью. От него шел особый запах замусоленных потными пальцами купюр, хотя денег он никогда с собой не носил и в его руках не видели ни цента. Она несколько месяцев проработала у него секретаршей, и остроглазый старик очень быстро увидел: вот женщина, которую он восхищает сам по себе. В жизни миссис Макинтайр три года от их женитьбы до его кончины были самыми счастливыми и изобильными, но после его смерти оказалось, что он был весь в долгах. Он оставил ей заложенный дом и пятьдесят акров земли, где успел напоследок вырубить лес. Можно подумать, под конец удавшейся жизни дал этакий финальный аккорд, сумев триумфально забрать все с собой.

Но она выстояла. Справилась с чередой фермеров-арендаторов и доильщиков, с которыми и самому старику тяжело было бы сладить, справилась с постоянным оттоком своенравного и переменчивого негритянского племени, и ей даже удавалось стоять на своем, имея дело с заезжими кровопийцами: с торговцами скотом и лесом, с покупателями и продавцами всего и вся, которые прикатывали на собранных по кусочкам грузовиках и гудели у нее под окнами.

Она стояла сейчас, чуть откинувшись назад и сложив под халатом руки на груди, и удовлетворенно наблюдала за Перемещенным, пока он не перекрыл шланг и не ушел в коровник. Ей было жаль, что бедняге пришлось покинуть Польшу, пересечь пол-Европы и ютиться теперь в чужой стране в домишке для арендаторов, но она за это не в ответе. Сама хлебнула изрядно. Знает, что такое бороться за себя. Человек и должен за себя бороться. Может быть, мистер Гизак все даром до сих пор получал и в Европе, и здесь. Может быть, ему не так уж много пришлось бороться. Она дала ему заработок. Она не знала, испытывает ли он за это благодарность. Она вообще ничего о нем не знала, кроме одного: что он отлично управляется с работой. По правде говоря, он еще не стал для нее чем-то реальным. Он был каким-то чудом, в которое ей все никак не верилось, хотя она видела, что оно произошло, и рассказывала об этом чуде другим.

Он вновь появился, выйдя из коровника, и поманил к себе Салка, который как раз огибал постройки. Она увидела, как поляк что-то объясняет ему жестами, а потом вынимает из кармана какой-то предмет, и они вдвоем стоят и рассматривают его. Она двинулась по дорожке к ним. Долговязый расхлябанный негр на свой обычный идиотский манер тянул круглую башку вперед. Он был почти слабоумный, но от таких как раз можно ждать хорошей работы. Судья ей говорил: нанимай слабоумного, у него соображения не хватит сачковать. Поляк энергично жестикулировал. Он оставил цветному парню то, что они рассматривали, повернулся и пошел, и она еще не миновала поворот дорожки, как услышала, что он запустил мотор трактора. Едет в поле. А негр по-прежнему стоял и таращился на то, что держал в руке.

Она вошла в коровник и, проходя его насквозь, с одобрением смотрела на мокрый бетонный пол без единого пятнышка. Было всего только девять тридцать, а мистер Шортли хорошо если к одиннадцати мог управиться с мытьем. Выйдя наружу с другой стороны, она увидела негра – он очень медленно переходил перед ней дорогу по диагонали, не сводя глаз с того, что ему дал мистер Гизак. Не замечая ее, он приостановился, чуть согнул ноги в коленях и наклонился над своей ладонью, описывая кончиком языка маленькие круги. В руке у него была фотография. Он поднял палец и легонько провел им по снимку. Потом поглядел вперед, увидел ее и замер с выставленным пальцем, с полуоткрытым ухмыляющимся ртом.

– Почему ты не в поле? – спросила она.

Он приподнял одну ногу, и рот у него открылся шире, а рука с фотографией тем временем медленно двинулась к заднему карману.

– Что это у тебя? – спросила она.

– Ничего, – пробормотал он и автоматически протянул ей карточку.

На ней была девочка лет двенадцати в белом платье. Ее светлые волосы были украшены венком, светлые глаза смотрели вперед мягко, спокойно.

– Кто эта девочка? – спросила миссис Макинтайр.

– Его двоюрная, – ответил парень визгливым тоном.

– Так, а у тебя это почему? – спросила она.

– Она за меня пойдет, – сказал он еще более визгливо.

– Замуж?! – воскликнула она.

– Я половину плачу, чтоб она сюда, – ответил он. – Три доллара ему плачу в неделю. Она больше сейчас. Его двоюрная. Ей за кого пойти без разницы, ей только оттуда чтоб сюда.

Его голос визгливо и нервно взвился звуковой струей и упал, когда он взглянул на миссис Макинтайр. Глаза у нее были как голубой гранит, когда на него падает свет, но смотрела она не на парня. Она смотрела вдоль дороги, в ту сторону, откуда доносилось далекое тарахтение трактора.

– Так и так не приедет она, наверно, – пробормотал он.

– Я прослежу, чтобы ты все деньги до цента получил обратно, – сказала она бесцветным голосом, а затем повернулась и двинулась прочь, держа фотографию, сложенную вдвое. Ничто в ее маленькой жесткой фигуре не показывало, что она потрясена.

Войдя в дом, сразу же легла на кровать, закрыла глаза и прижала к сердцу ладонь, как будто его надо