Собака за моим столом - Клоди Хунцингер

В Буа Бани подул ветер, как в песенке «Чудесный нос», это был западный ветер, я узнала его по лирической тональности, но дул он так яростно, что погасло электричество и пропал звук. Йес умолкла тоже. Как будто что-то ее покинуло. Но что? На серой собачьей морде с красновато-коричневыми, с золотистым отливом глазами появилось странное выражение, как будто Йес вынырнула из глубокого сна, древнего, до человеческого. Значит, теперь она заснет снова? Она будет спать стоя, как любая прирученная собака? Или как одичавший человек? Я спросила ее: Скажи, ты проснулась или спишь стоя?

33

Если, садясь с Григом за стол, я забывала про Йес, она отстаивала свое право на кормежку. Она напоминала о себе специфическим ворчанием, как будто существо, лишенное человеческого языка, но знающее все о работах Донны Харауэй[48], пыталось выразить мысли, осознав собственные права. Осознав наше с ней родство, наше равенство. Эта американская ученая выясняла, каким образом члены общества могли бы взять ответственность за другого и любить друг друга… менее жестоким способом. Речь идет о «сознательной коалиции» — притяжении людей на основе политического родства и политического сознания на грани глобальной войны. Поскольку я читала Донну Харауэй, то обслуживала Йес со всем уважением, какое человек может оказывать собаке, а Григ еще и подливал масла в огонь, утверждая, что феминистка XXI века не садится за стол, если не накормлена собака. Мол, суть феминистского движения именно в этом. И хихикал, как мерзкий мальчишка.

Нам было хорошо, нам, банде изгнанников и отверженных. Нам, замерзшим и заиндевевшим. Нам, с выбитыми подпорками. Нам, в компании маленькой собачки — даже не волка. Нам двоим, ставшим троицей.

Иногда, когда мне хотелось сделать наш ужин праздничным, я ставила на стол зажженную свечу. Это не было ностальгическим реверансом в сторону амишей. Скорее ссылка на Гастона Башляра[49].

Это была прекрасная жизнь — самая непрочная, какая только может быть, самая ненадежная и шаткая, и самая устоявшаяся. Тебе чего-то не хватает, провоцировал меня Григ, тебе не хватает светской жизни? Может, тебе не хватает Армии спасения? Он воспользовался ситуацией, которая оказалась сложнее, чем обычно, и вел себя так, будто все мосты с обществом сожжены, в общем, настроение в духе творчества группы Shining[50]. Наконец он был спокоен. Но я повторяю: мир не рухнул. Может, пошатнулся, но да, мы ему больше не принадлежали. По множеству совершенно разных причин. Знаешь, в восемьдесят лет это нормально, говорил Григ. Я имею право требовать лишь одного: чтобы меня оставили в покое. И потом, мир — это вообще что такое? Во всяком случае, я отдаляюсь от мира, и не всегда по своей воле. Он вышвыривает меня. Впрочем, так оно и лучше. Я чувствую, что угасаю. Я уже почти не выхожу из дома. Слышу все хуже. Ладно, остается читать.

Я: Каждый делает то, что ему нравится.

Он: И что же? Каждый, получается, преступник?

Для Грига, моего мерзавца, моего инсургента 18 марта[51], моего строптивца, моего, чего там говорить, асоциального элемента, моего панка — хотя сам он об этом и не догадывался, — для моего солдата дисциплинарного батальона во время войны в Алжире, моего противника всякой власти, моего любителя поступать наперекор всему, для него, Грига, погрузиться в литературу, где-то жить и питаться, причем питаться более или менее прилично, — было мечтой, он был счастлив обратиться к умершим писателям, писателям без разделяющих их дефисов, единственным, кого он мог перечитывать по семь раз, как он утверждал, не слышать ничего, кроме их голосов, пришедших из бесконечности и возвратившихся в бесконечность, как ветер, который веет над Землей, принося Угрозу и Чуму. Не забыть о Чуме. Перечитать Лукреция[52]. Она всегда появляется неожиданно. Она является частью романа.

Не забыть об Обществе.

Однажды Йес в очередной раз увязалась за парой проходящих мимо туристов. Я рассказывала об этом Григу. Тащилась за ними, как она это любит, и всячески поносила, преследуя буквально по пятам. Ты же знаешь, какой невоспитанной она может быть. И еще делала вид, будто не слышит, как я ее зову. Оглядывалась, словно пытаясь увидеть, к кому это я обращаюсь. И тут я совершила ошибку.

— Ты ее упустила, — предположил Григ.

— Вот только на этот раз этих отпускников в черных очках, каскетках, с палками и уймой свободного времени она преследовала так далеко, что я уже не слышала ее ругательного лая. Я забеспокоилась. Побежала изо всех сил, добралась до конца тропинки. Пусто. Бессмыслица какая-то. Но там стояла машина. Женщина сидела на переднем сиденье «тойоты», а мужчина стоял, держась одной рукой за край открытого багажника, а другой замахиваясь на Йес, и без того просто парализованную от ужаса. Я закричала.

— И что?

— Йес отпрыгнула. Я чувствовала, что этот тип опасен. Не иначе, я его напугала, он подумал, мол, не собака, а старуха на меня набросится и покусает.

— Ну, ты все-таки не преувеличивай, сказал Григ.

— Тогда тип стал отступать, опасаясь повернуться ко мне спиной. Он отходил медленно. А потом, усевшись на водительское сиденье и закрыв дверцу, стал злобно на меня орать, собаку надо держать на поводке, мол, на этой проклятой туристической тропе повсюду щиты с объявлениями, и что эту чертову собаку он передаст в соответствующие службы. Я должна сообщить ему свое имя, и он подаст жалобу. А женщина откинулась на пассажирское сиденье и плакала, у нее плечи тряслись. Потом они тронулись с места. Странные какие-то, и взгляд угрожающий. Мерзкая парочка. Не то чтобы извращенцы. Но похоже, от скуки дохнут. Детей нет. Небось мечтают о ребенке.

А Йес уже бежала по направлению к дому, я видела, она хотела, чтобы о ней все поскорей забыли.

Она действительно очень этого хотела, наша Йес, маленькая собачка, которую так легко украсть, внешне не слишком привлекательная, но энергичная, взрывная, с сильным характером, противница всего традиционного и патриархального. Тот тип это почувствовал, он понял, какое испытает наслаждение, если удастся ее обуздать. Укротить. Одолеть. Заставить забыть о том, что ей читали, о Донне Харауэй и ее книгах, в которых сходятся биологические виды. Воздвигнуть между ними стену. Заставить повиноваться. Ослабить. Сломать, как он сломал свою жену, это было видно сразу.

Это сильнее их — желание сломить девушек с характером. Не у всех. Но даже лучшие из них порой подпадают под влияние маскулизма. Помню, как Плантý[53],