Собака за моим столом - Клоди Хунцингер

сильнее. Мы с ней были как китайская грамота, в которой многие слова, звучащие одинаково, записываются разными иероглифами и, как следствие, имеют разные значения. Одно и то же слово может означать солнце, луну, колесо, блок. Или копье, напряженный член, дерево, колонну. Или, повторяла я, луг, книгу, ослицу, женщину.

Взошло солнце — и растаял иней. На луг упали миндально-зеленые отблески. Потом розовые. Это был космический розовый, внеземной розовый, а вокруг разливался густой запах лошадиного навоза, он казался живым. Мне было очень хорошо сидеть, прижавшись к шерстяному боку Литани.

Я не знаю, который был час, не знаю, сколько времени я просидела вот так, помню только, внезапно перед нами что-то промелькнуло, и мне несколько секунд казалось, что это пума, а я — героиня романа о природе штата Монтана. Я тряхнула головой. Это был лесной кот с красными и черными полосами. Он не идентифицировал меня как человеческую особь. Ему понадобилась секунда. Потом он исчез, перепрыгнув через нас, и его хвост развевался, словно знамя.

И только тогда я осознала, что сижу возле хижины Литани, которую мы с Григом построили из до-сок каштанового дерева, построили довольно неумело, она торчала посреди луга на кривых подпорках, с крышей набекрень, и мне было мучительно больно вдруг осознать, что из нее вынули внутренности, ее выпотрошили, что она опустела и стала похожа на скелет, выброшенный на краю дороги.

Когда я толкнула входную дверь, Йес спрыгнула с кровати, довольная, что вновь меня видит, что я цела и невредима, так она встречала меня всякий раз, когда я уходила без нее, казалось, она ни о чем не догадалась. Я села на край матраса и сообщила Григу о смерти Литани. Он заворчал. Стряхнул сон, выпростался из-под одеял, не весь, только плечи и голова со спутанными седыми волосами. Он сказал: Рано или поздно это должно было случиться, ей был тридцать один год. Потом он встал. Я приготовила чай. Мы сели за стол друг напротив друга и стали обсуждать, как ее похороним. У нас одних это не получится. Сил не хватит. Даже вдвоем. Мне бы так хотелось, чтобы Литани осталась в Буа Бани. Нельзя. И поскольку там, внизу, общество функционировало, как ему и положено, я позвонила в специальную службу, занимающуюся мертвыми животными. Мне ответили, что за трупом Литани приедут, и то только потому, что она вписана в реестр конного завода.

Я предупредила, что дорога изрытая и ухабистая, но добраться все-таки можно, и на следующий день грузовик доехал сначала до нашего дома, а потом кое-как до хижины, остановился перед темной массой — телом Литани, которое я накрыла влажной травой, потому что на улице потеплело. Григ не захотел при этом присутствовать. А я подумала, ты должна это увидеть, ты ведь писатель, а значит, и мужчина, и женщина, ты и Григ, и ты, у тебя хватит сил для двоих, ты не боишься смотреть правде в глаза. Я пошла навстречу типу, который разматывал трос лебедки, не знаю, как называются такие грузовики, может, просто фургон для перевозки скота, но это был фургон для перевозки мертвого скота, две стальные клешни вцепились в тело Литани, как в ствол мертвого дерева, одеревенелые лапы были похожи на ветви, а голова, болтающаяся в пустоте, — на пенек, только этот пенек имел странное сходство с головой ослицы, в общем, все было не так ужасно, как я боялась. Когда тип закончил свои манипуляции, тело уложили в металлическую клетку, трос со стальными клешнями на конце смотали и убрали обратно в грузовик, он сунул мне бумаги на подпись. Я видела, что он внимательно рассматривает мое лицо, силясь разглядеть слезы, но ни одна не скатилась из моих сухих глаз. А его глаза были направлены на меня из гигантской скотобойни. С острова мертвых. Из морозильника для трупов. Мне как-то рассказывали, чтó бывает с трупами животных, как разделывают туши и сдирают шкуры. А потом тип сказал: В следующий раз постарайтесь переместить тело поближе. О каком теле он говорил? О теле Грига? О моем? Когда грузовик исчез из виду, раздался ужасный крик. Кто его испустил?

Расплата неминуема, сказал Григ, когда я вернулась в дом. Нашей расплатой была бесконечная грусть. У него были красные круги под глазами. Он добавил: Нам надо вырыть могилу заранее. Здесь.

Эдиктом 1712 года Людовик XIV фактически одобрил гонения на анабаптистов. Не гетто, не замкнутое сообщество, но маргинальная группа людей, изгнанная за пределы деревни. Мертвых они хоронили не на общественных кладбищах, а в пределах своих земельных владений. Григ это помнил.

Не знаю, почему тем вечером, подыскивая в воображении место, где мне хотелось бы вырыть себе могилу, я, давно уже не слушавшая музыку, с каждым днем все больше предпочитавшая тишину, включила компьютер, водрузила его на кухонный стол, вошла в ютьюб и отыскала один концерт. Грузинская красавица Хатия Буниатишвили выходила на сцену, раскланивалась, садилась за рояль и с какой-то необузданной дерзостью, одновременно и животной и детской, — воплощенная Бетти Буп — набрасывалась на Венгерскую рапсодию №2 Ференца Листа.

Для информации: Бетти Буп родилась под пером Грима Нэтвика 9 августа 1930 года. «Я просто нарисовал маленькую собачку, добавил женские ноги, а то, что впоследствии стало серьгами, поначалу было длинными ушами».

Итак, Венгерская рапсодия, и внезапно в кухне раздался голос, выводящий звонкие вокализы. Оо-Оо-Оо-Оо-Оо! Оо-Оо-Оо-Оо-Оо!

Это была Йес.

Она вылезла из-под стола, где обычно сидела, высматривая, в каком я настроении, следя за моими перемещениями по дому, насторожилась, припод-няв длинные уши, принялась наклонять голову вправо-влево, словно стараясь уловить звуковые волны, вытягивала шею и подбородок, обнажая незащищенную, такую уязвимую гортань, и пела. Может, это случилось оттого, что она вдруг оказалась лицом к лицу со своим двойником-женщиной, которая и привела в действие этот музыкальный феномен?

А может, она была взволнована звуками скрипок и виолончелей? А если не звуками, то их древесной структурой — черным деревом, тополем, елью? Или всем оркестром целиком — огромным лесом? Может, он, оркестр, и пробудил ее от долгого сна домашнего, прирученного существования, на краткий миг приоткрыв двери в ее истинную, утраченную, жизнь?

А может, в глубине ее души был запрятан некий древний звуковой код? Или ей привиделись призраки ее предков-волков, чья стая все время рыскала где-то неподалеку?

Йес пела, как пел бы призрак, не имеющий ничего общего с маленькой знакомой мне собачкой. Монотонное протяжное пение выражало не боль, не удовольствие, а какую-то нерасторжимую