Живые картины (сборник) - Полина Юрьевна Барскова

Моисей: У тебя красивые глаза, у тебя красивый лоб, у тебя красивые волосы… Ты вся смешная, лукавая, золотая, ты светишься…

Тотя: Это правда?

Моисей (как будто внезапно уставая). Нет, любимая. Это не правда. У тебя красные дёсны – от цинги, коричневая кожа, вся в пятнах, глаза запали совсем, но ты – ты живая! Ты страшнее самой смерти, Тотя моя, но ты – ты живая, а это всё, что сейчас важно: выжить.

Тотя: У тебя злое, кривое зеркало! Зачем же нам теперь выживать – таким страшным? Мы уже даже друг на друга и смотреть не можем.

Моисей: Ну вот! А ведь Вы на меня, Тотя, насмотреться не могли! Всё подлизывались: мальчик мой, красавчик мой. Всему Ленинграду обо мне рассказывала. Ты помнишь, прошлым летом – в Комарово?

Тотя: О, я помню прошлым летом. Ты волочился за всеми эрмитажными кралями, и уж, конечно, за Лидочкой. Облизывался на них, как на греческие статуи. Ну а я всё ждала, когда же ты на меня уже посмотришь…

Моисей: Ну, они все себя и вели как греческие статуи, надо правду сказать. Никакого ко мне интереса… А уж Вы-то, Антонина Николаевна, зачем мне на Вас было смотреть? Это ж было ясно, что Вы меня на смех поднимите.

Тотя (удивлённо): Почему?

Моисей: Потому что Вы же надо всем насмехались, Тотя. У Вас был такой страшный огненный смех (пытается повторить, получается тускло, как лай) – ха-ха-ха!

Тотя (так же тускло вторит): Ха-ха-ха! Ты заметил, что в городе больше никто не смеётся. В блокаде смеха нет. В блокаде, согласно Адриану, смех снят… (В попытке оживления от ещё чуть теплящегося тщеславия.) Так, ладно, ну и как же ты осмелился на меня посмотреть?

Моисей: Я осмелился? Тотя, я осмелился, когда Вы мне рубашку, pardonnez-moi, уже расстёгивали…

Тотя: Нет, ну тогда ты на меня точно не смотрел – ты в ужасе отворачивался, девственный Моисей. А мне было так любопытно!

Моисей (возмущённо): Любопытно?

Тотя: Ты мне был любопытен – ты ведь в тот день один, один, осмелился на собрании спросить у мерзкой Концевич, является ли Рембрандт также троцкистом и формалистом, ну если все формалисты потом у него учились…

Моисей: Так любопытно, что ты пригласила меня в Комарово – чернику собирать.

Тотя: Ммм, как там тепло было, светло! Помнишь? Я соберу ягоды себе в ладонь… Потом тебе в рот… И всю ладонь тебе в рот, и ты ягоды языком мнёшь и мне ладонь лижешь… мнёшь одну за другой… и они лопаются… и сок течёт. Моисей, а почему ты так… ерзаешь? Сладость воспоминаний? Неужели? Ты же ко мне уже с декабря не притрагивался…

Моисей (резко): Нет, не неужели. («Незаметно» чешет капор забинтованной рукой.)

Тотя: Да что с тобой?.. А… Ты завшивел, любимый мой?

Моисей: Антонина Николаевна, в каком тоне Вы со мной разговариваете! Оставьте меня в покое!

Тотя: Господи, что ты – да ведь мы все вшивые. И у живых вши, и у мёртвых вши. Может, если что и объединяет блокадников – это самое. В Смольном от одного пухнут, у нас в подвале – от другого. Давай-ка, миленький, снимем твой капор и посмотрим.

Моисей: Тотя, не смей! Это… это крапивница!

Тотя: Моисей, Вы болван. Это не крапивница. Давай-ка я тебя разоблачу. (Игриво) Komm zu mir… (Моисей горестно мычит, не особо уже сопротивляясь.) Вот она, голубушка – так, давай я её сниму: тихо-тихо, ласково-ласково…

Моисей: Мерзость какая…

Тотя: Почему мерзость? Прозрачность и сгусток, посередине – пятнышко!

Моисей: Какая мерзость!

Тотя: А ты знаешь, мне кажется, блокадная вошь – это как бы и есть блокадная любовь.

Моисей: Как ты можешь так говорить? Это мерзко!

Тотя: Это – так. Она совсем слабая и совсем твёрдая. Ничто её не берет. А вот гниды – они совсем золотые. Как ягоды, как черника – вот я их снимала тогда, медленно-медленно, тихо-тихо, а ты на меня смотрел-смотрел. А я смотрела, как ты смотришь. (Тотя стоит над Моисеем и ищет у него в волосах. Они оба в маленьком, слабом шаре света.) Моисей, какой ты красивый! У тебя красивые волосы, красивый лоб, всё-всё. Всё.

Картина шестая

Снежная королева. Февраль

Темнота, радио: победоносные сводки.

Тотя: Моисей, встань! (закашливается) Встань! Принеси мне кофе!.. Не притворяйся, пожалуйста! (Повышая голос в монотонном раздражении) Моисей, встань уже! Сколько можно прикидываться! Встань уже!

Моисей: Мне что-то не очень… сегодня. Что-то нет… не могу…

Тотя: Да ты всё придумываешь… Что ты всё придумываешь! Сколько ж можно! Это же распущенность… Всё это твоё бессилие – распущенность! Да меня тошнит от этой твоей беспомощности! Почему ты ничего не можешь?

Моисей: Не надо… не надо… не надо так!

Тотя: Почему ты ничего не можешь?

Моисей: Я, да… Вот встаю… Видишь: я встаю! (Мучительно, медленно, долго встаёт, идёт за кастрюлькой, пытается взять её замотанными руками – естественно, роняет, очень громко, всё выливается.)

Тотя (пронзительно кричит): А-А-А! Идиот! Ну что же ты всё всегда гадишь!

Моисей: Не надо! (Пытается защититься от её крика, закрывается руками.)

Тотя (истерически кричит): Я не могу больше терпеть… Я не могу тебя терпеть… Я это больше не могу! Ты же гадишь всё время!

Моисей: Что с тобой, Тотинька?

Здесь Тотя должна превращаться в Снежную королеву под самый холодный, громкий, страшный вариант её мелодии. Например: Тотя поднимается/«растёт» на столе в своём белом одеяле, в белых и синих лучах. Голос Моисея, но не блокадный, а очень красивый, сильный, спокойный, бархатный за/над сценой читает:

Это была высокая, стройная, ослепительно-белая женщина – Снежная королева; и шуба и шапка на ней были из снега.

– Все еще мерзнешь? – спросила она и поцеловала его в лоб.

У! Поцелуй ее был холоднее льда, пронизал его холодом насквозь и дошел до самого сердца, а оно и без того уже было наполовину ледяным. Одну минуту Каю казалось, что вот-вот он умрет, но нет, напротив, стало легче, он даже совсем перестал зябнуть.

– Больше я не буду целовать тебя! – сказала она. – А не то зацелую до смерти!

Кай взглянул на нее; она была так хороша! Более умного, прелестного лица он не мог себе и представить. Теперь она не казалась ему ледяною, как в тот раз, когда она сидела за окном и кивала ему головой; теперь она казалась ему совершенством.

Моисей: (Лежит на полу возле пустой кофейной кастрюли.) Тотя! (Пытается перекричать музыку.) Не надо, не убивай меня!.. Не