Живые картины (сборник) - Полина Юрьевна Барскова

Моисей продолжает читать:

Домой дошёл быстро и упал всего один раз, но пока прошёл служебный коридор Эрмитажа, зал ваз, полетел 4 раза.

Брёл в Академию еле-еле. По следам проезжающих машин.

Мороз красивый с инеем, с туманной дымкой. Исакий и солнце в дымке.

Опять упал, на то же место, что вчера, разбил себе бедро и руку.

На экране – кадры блокадной кинохроники с пешеходами на Невском.

Моисей идёт в вдоль экрана, падает, поднимается, падает, поднимается – и так много раз… Он останавливается и, пытаясь балансировать, рисует в воздухе одной рукой очертания города. Продолжает читать:

Сегодня рисовал одной рукой, потом рука заболела, рисовал чуть не носом, ничего не видел. Уставал от напряжения, вызванного штриховкой, но воспрял духом и воспарил, почувствовал себя в седле.

Гоп! Гоп! Поехали!

Вот, представляешь, прямо так и написано: «Гоп! Гоп! Поехали!»

Моисей пытается обнять Тотю, «танцевать» с ней и «играть в лошадки». Они двигаются неуклюже и грустно. Урывками, как запинающаяся пластинка, звучит мелодия Снежной королевы.

Моисей: А вот дальше у меня написано:

Искусство – хорошая штука! Стоит жить из-за него!

Тотя: Так и написано? Покажи… Гм… Стоит, думаешь?.. Думаешь, стоит?.. Хорошая штука…

Моисей: Хорошая штука!

Тотя: Вот Ираклий говорил: «Я когда Сезанна смотрю, а потом глаза закрываю, мне ничего не страшно, мне всё легко». Легко ему было… Да он и сам был – лё-ё-ёгкий!

Моисей: Я, вообще-то, этого не желаю знать, Антонина. Не смей его всё время вспоминать.

Тотя: Вот дурак. Я не о том. Я уже почти всё… всё забыла… Я ничего больше не помню и не знаю, Муся. Наши папиросы где?

Долго прикуривают, с наслаждением, как поцелуй, постанывая/покряхтывая и от удовольствия, и от боли: у них всё время всё болит, им всё неудобно. Моисей приободряется и продолжает «рисовать» в воздухе замотанными руками: в одной его «лапке» зажжённая папироса и он ею рисует. Это опять должно быть похоже на танец, но дистрофический: Моисей и хочет, и не хочет, и может, и не может тратить силы на эти «зарисовки» – видно, что ему всё больно.

Тотя: Моисей, скажи, всё будет хорошо?

Моисей: Всё будет хорошо.

Тотя: Чтó, чтó может быть хорошо – ну чтó ты несёшь?

Моисей: Вот Адриан Леонидович говорит, стационар открывается – там кормят! Там кашу дают! Там, говорят, даже своя баня есть…

Тотя: Есть, да не про нашу, Мусенька, честь. Мы ж танки не строим. Мы ж бесполезные. А что это ты там рисуешь сейчас?

Моисей: Ты не видишь разве?

Тотя: Нет, чего-то не очень вижу.

Моисей: Ну ты дурочка! Ну вот, набережную, Петропавловку, шпиль в дымке, как солнце заходит, как в грузовике трупы повезли…

Тут на экране могут появляться самые яркие цветные изображения города блокадных художников – Бобышова, Глебовой…

Тотя: А интересно, наших из подвала забрали? Их тоже на труповозке повезут, интересно?

Моисей: Нет, Тотинька, по-моему, это не очень интересно… Вроде говорят, зачем их сейчас забирать? Зачем их трогать? Они лежат такие спокойные, холодные, красивые…

Тотя: Всё же это удивительно! Эта жопа Концевич там лежит рядом с Ираклием… Да если б ему при жизни сказали, с его-то вечными балеринками, красоточками… с кем ему здесь лежать придётся… Она ж и доносила ещё на нас, урод, она ж на нас на всех доносы писала – старая блядь!

Моисей (слабо смеётся): Тотик, я тебя снова оштрафую! Я тебе папирос завтра не дам, я тебе буду часами пересказывать взгляды Концевич о достижениях соцреализма…

Тотя: Ну уж! Я тебя тогда тоже оштрафую.

Моисей: Вот! Хорошо! Ты опять звучишь как маленькая разбойница – это хорошо!

Тотя: Нет больше маленькой разбойницы… Знаешь, старушка Ганзен, которая Андерсена с датского переводила, да, которая переводчица – она, говорят, тоже… Анна Павловна говорит – ещё в декабре… Говорят, всё свои книги жгла, чтобы согреться… И «Снежную королеву», должно быть, сожгла… Растопила! Возьми меня за руку, мальчик Кай. Подержи меня.

Моисей: Я и взять толком-то не смогу уже, деткин… Руки обмёрзли… Чего-то лопаются.

Тотя выпрастывает длинную, изящную, худую, сильную руку из тряпок и кладёт её на лицо Моисею.

Моисей: Тотя… Моя Тотя.

Молчат. Моисей продолжает читать:

Я не мог двинуться. Рыбий жир Тотя смешала перетопленный с таким и положила в портфель незаткнутую коптилку. Весь керосин расплескался и залил 5 пачек папирос. Мы бурчали друг на друга – бедный детишкин! Тоня прикорнула на топчане.

Вид больного детишкина разрывает сердце, а она не понимает, утешает меня, что у неё просто насморк.

В общем, было дно или потолок маразма! В первый раз вообще не очень поверилось, что выберемся…

Скажи мне… Скажи мне! Скажи мне, что всё будет хорошо!

Тотя лежит, свернувшись комочком, накрывшись с головой. Моисей сидит над ней и тихо, жалобно зовёт/просит/скулит: «Тотя!»

Картина пятая

Осколки зеркала

Моисей: Моя прекрасная Тотя, не найдётся ли у Вас зеркальца?

Тотя (ворчливо): А что, в Эрмитаже мало зеркал, мой тщеславный Муся?

Моисей: Было немало, но они ж все от бомбёжек вылетели. У тебя зеркальце есть?

Тотя: У меня зеркальца нет. Я уже два месяца на себя не смотрю. Я боюсь. Вот посмотрела один раз – mon Dieu! Лысая, чёрная, старая… Даже не то чтобы старая: вообще вне возраста… Такое, знаете ли, аллегорическое воплощение войны. Гойя.

Моисей (озабочен своим): Но мне очень-очень нужно зеркальце!

Тотя: Да всё же здесь осколками усыпано. Бери и смотри. Любуйся.

Моисей с трудом находит и подбирает осколок, пытается наловчиться так, чтобы разглядеть свой рот, но поскольку руки у него забинтованы, получается плохо.

Моисей: Тотя, подержи мне зеркальце! Ну вот – я так и думал! Уже третий зуб. Качается, стервец, сейчас выпадет. Будет ещё одна дыра-а-а! Как у Гостиного…

Тотя: Именно. Как на Пестеля, на месте булочной.

Моисей: И как на Надеждинской. Там ещё Людочка жила – Ваша подруга. Что с ней сталось?

Тотя: Ну, Моисей, откуда ж я знаю? Телефон отключили ещё когда… Никто ни о ком ничего не знает, знать не может и знать уже не хочет. Не знаю, что с моей Людочкой. А впрочем, знаешь что: подержи и мне зеркальце, Муся.

Моисей: Нет.

Тотя: Нет? Да!

Моисей направляет осколок то в одну, то в другую сторону от Тоти. При этом повсюду