Живые картины (сборник) - Полина Юрьевна Барскова

Моисей: Маленькая, ты ушиблась? А что же делать?!. Не плачь… (Неловко обнимает и укачивает, успокаивает Тотю, пытается как будто убаюкать её своими словами.) Но ты знаешь, мне тут рассказывал один знакомый – очень странное. Почти невозможно поверить. Он мне рассказывал, что вот недавно ходил купить в магазин елочные игрушки! Представляешь… (Тотя продолжает всхлипывать и дрожать.) Он мне говорит – осталось одно вздорное стремление… Вот очень его такие слова «вздорное стремление» – достать елочных игрушек. У него в семье – ну как у тебя, Тотичка, – привыкли устраивать блестящую цветную елку, а теперь игрушки связывались с воспоминаниями и надеждами, перекидывали мост. И всё-таки в декабре они с женой однажды, взявшись под руки, добрели до этого магазина и купили несколько игрушек – самовар с чайником и ещё что-то. Магазин был полутемный, освещенный коптилкой. Когда от игрушек они вышли в черноту, их чуть не убил холод и безнадежная, ясно представлявшаяся зима. А может, там, Тотя, и снегиря можно купить?

Тотя (отвлекается от горя по снегирю): Господи, кто же их сейчас продаёт, эти игрушки? Зачем? Кому? В мёртвом городе?

Моисей: Ну вот ему, тому, кто ещё помнит радость…

Тотя: А мы теперь без подарка.

Моисей: У меня для тебя есть… (Уходит к столу, долго мычит, возится, копается, извлекает.) Вот! Миленькая!

Тотя (с недоверием) Это что? Это пластинка?

Моисей (с преувеличенным воодушевлением): Да!

Тотя: Но у нас же нет граммофона…

Моисей: Ах, ну… эта мысль приходила мне в голову… Но знаешь…

Тотя: Что?

Моисей: Мы можем её вспоминать! Эту нашу музыку. Вот давай так… вот так сядем и будем вспоминать. (Он приподнимает Тотю, усаживает её на стол и торжественно садится рядом.)

Сначала мучительная тишина, потому что музыки, естественно, нет. Потом вдруг постепенно начинает звучать их суровый вальс.

Тотя: Да… Это хорошо. Я всё помню. Я всё теперь помню…

Моисей (перекрикивая вальс): Дорогие товарищи! (Пародируя радиоголос) Дражайшая Тоня! Я желаю нам в Новом году, чтобы было теплее, светлее, чтобы было нормально.

Я желаю нам выжить, чтобы у нас были мы и чтобы у нас была жизнь.

Тотя: Да, чтобы у нас была жизнь… Ещё немного жизни.

Моисей: Тотя, ты – жизнь моя. Ты – жизнь моя.

Звуки музыки всё же оказываются громче голоса.

Картина четвертая

Дневник пещерного человека

Ощупью. Январь

На экране в глубине сцены появляются и исчезают (тают) записи из дневника Моисея; кто-то пишет, но как будто вслепую, буквы и слова наползают друг на друга.

Моисей: Антонина, проснись!

Тотя: Ох, не трогай меня, ну пожалуйста, не трогай меня…

М о и с е й: (Торжественно извлекает из глубин своих лохмотьев записную книжечку.) Так, сейчас, сейчас я буду читать тебе дневник!

Тотя (вяло): Да ты же не видишь ничего, Мусенька? Зачем это? Зачем это всё?

Моисей: Ну, я же хочу… Мне же важно знать, что ты думаешь! (Закашливается. Затем провозглашает.) «Дневник пещерного человека»:

Бриолин горит очень ароматно и аккуратно, но страшно неярко – приходится писать ощупью. Сегодня, выбравшись из-под одеяла часам к 11, больше часа провозился с новой баночкой с фитилем (кусок ваты). Испоганил в помаде все руки, кисти, столик, но что-то заедает – в руках нету чёткости.

Позавтракали часов в 11 – я глоток рыбьего жира и 2 лепёшки витамина Б, Тоня – 2 ложки хвойного экстракта. Роскошь.

Тотя: Кому это может быть интересно, Муся, – сколько ложек рыбьего жира мы съели? Сколько дуранды друг у друга украли…

Моисей: Как ты можешь?

Тотя: Ну или там хотели украсть… но не украли… постыдились… или сил не хватило… Это же убого… Может быть, лучше бы, чтобы этого не было?

Моисей: Как не было? Это же вот… есть!

Тотя: Ну вот пусть не знают этого… пусть будет вместо нас лучше пустое место, чем этот стыд, чем вся эта стыдобу-у-ушка… Пусть после нас никто этого ужаса не видит, не знает! Пусть всё забудется, канет.

Моисей: Как? О нет, а вот я подумал – надо всё писать, всё как есть, Тотинька. Правду и ничего, кроме правды!

Тотя: Что-то я не уверена, что им там потом так захочется этой правды нашей…

Моисей: Как это? Никому не захочется? Почему?

Тотя: Ну, знаешь, не самое приятное мы с тобой представляем зрелище… Так себе, мумии – сохранность неудовлетворительная.

Моисей: Ох ты, маловерная моя! А я уверен, что хоть кому-нибудь – захочется. Что нужно записать. Чтобы потом их – ну тех, кто будет после нас – их слова не прилипали к нашим словам! К нашим дням этим чёрным! Чтобы потом никто про нас не сказал, что это было как-то там, как им потом захочется, там – потом – после нас…

Тотя: Это как?

Моисей: Ну, там – что мы были все герои или все мерзавцы или что мы страдали красиво и с достоинством всегда или что не страдали вовсе… Вот надо написать как есть – эта вонь, тьма, параша, слабость, страх… И вот ты, какая есть – милая, светлая, тоненькая, тощенькая…

Тотя: Ага, вшивая вся, голодная, злая…

Моисей: Да, именно – как есть, вся эта вонь, вся эта скука и вот это твоё лицо – такое умное, такое прелестное… День за днём, факт за фактом! Тут важно – только факты… во всей точности – и не разнюниваться!

Тотя: Тю… Ты скажешь – скука!.. Тут не соскучишься. И кто здесь нюнится? Я не нюня и ты – да, разве ты у меня нюня? Ты у меня – Муся. Ты у меня Ахилл – дырявый бахил! С дыркой на галошке… Только меня расстраивает, что ты падаешь всё время… Вот пята у тебя явно ахиллесова…

Моисей: И совсем не всё время, Тотенька! Не надо преувеличивать! Вот я заметил: ты так и норовишь пасть духом!

Тотя: Но ты, милый, так и норовишь пасть телом – ты же совсем себе бедро разбил! Там же никакого живого места нет…

Моисей: Тотя, ты – моё живое место! Вот я записал неделю назад – как раз для точности:

Шагаю сегодня неплохо. (Вот, слышишь – я шагал не-пло-хо.) Автомобили благоухают уже не так хвоей, как чем-то приторным – такой липкий кондитерский запах.

Тотя: В самом деле, чем бы это могло так вонять? Ты уж, Муся, тогда всё так и говори