Миледи Ладлоу - Элизабет Гаскелл

– Тсс! – наконец произнес Пьер. – Она теперь выходит на улицу!

– Да? Ну и ладно, – сказал месье Морен, лишь отчасти заинтересовавшись этим сообщением, но больше с досадой, что ему помешали предаться сладостным мечтам о будущем.

– Ладно!.. А вот и не ладно. Совсем не ладно.

– Но почему? Я не спрашиваю, кто она, хотя и догадываюсь: она аристократка. Хочешь сказать, не один я догадываюсь? Говори прямо – она под подозрением?

– Да нет! Нет! – заверил его Пьер. – Но она стала выходить из дому. Вчера утром, сегодня опять… Я проследил за ней. Она встречается с мужчиной… Они старые друзья, как пить дать, – наговориться не могут… Мама не знает, кто он такой.

– Тетушка тоже его видела?

– Да нет, куда ей! Я сам видел только его спину. Спина-то вроде знакомая, а чья – не припомню. Мне за ним не угнаться: глазом не успеешь моргнуть, как они уже разбежались в разные стороны… точь-в-точь две птички – слетелись покормить птенцов и тут же упорхнули. Смотришь – идут голова к голове, о чем-то шушукают, и вдруг раз – он исчез за углом, а мадемуазель Канн уже рядом со мной… чуть-чуть не поймала меня.

– Она тебя точно не видела? – спросил месье Морен.

Проницательный Пьер бросил взгляд на кузена, чей голос вдруг странно переменился. Грубое, некрасивое лицо Морена все как-то сжалось, заострилось, но сильнее всего Пьера поразила проступившая сквозь смуглую кожу синюшная бледность. Очевидно, Морен и сам понимал, что лицо предательски выдает его чувства. Он сделал над собой усилие, улыбнулся, погладил Пьера по голове и похвалил за смекалку. Наградив мальчика пятифранковой монетой, Морен попросил его продолжать наблюдение за прогулками мадемуазель Канн и обо всем доносить ему.

Домой Пьер возвращался вприпрыжку, весело подбрасывая кверху свой честно заработанный пятифранковый. У ворот его обогнал какой-то плечистый верзила – перехватил в воздухе его монетку и как ни в чем не бывало зашагал дальше. Обернувшись, негодяй еще и расхохотался ему в лицо, отчего Пьеру сделалось вдвойне обидно, тем более что пожаловаться было некому. Никто из прохожих не видел бесстыдного воровства, а если бы и видел, не смог бы заступиться за мальчика – слишком неравны были бы силы. Кроме того, Пьер не понаслышке знал, что творилось тогда на улицах Парижа, – знал, что нажить себе врага стало много легче, чем обзавестись другом, а от верзилы веяло опасностью. Но знание жизни не принесло ему утешения, и, ступив под материнский кров, он ударился в слезы. Испуганная его ревом Виргиния (она была одна дома – мадам Бабетта ушла за покупками) подумала, что ребенка избили до полусмерти.

– Что случилось? – всполошилась она. – Скажи мне, дитя, что с тобой?

– Украл!.. Обобрал меня!.. – еле выдавил из себя Пьер, захлебываясь от рыданий.

– Обобрал! Кто? И что же украли у тебя, бедный ты мой? – спросила Виргиния, ласково гладя его по голове.

– Мои пять франков… Пять франков одной монетой, – спешно поправил он себя, опустив местоимение „мои“, чтобы у Виргинии не возникло мысли спросить, откуда у него такая сумма – за какие услуги он получил ее. Разумеется, подобная мысль и не могла возникнуть у Виргинии – в приличном обществе не задают таких вопросов.

– Погоди, мой мальчик, – сказала она и, перейдя в смежную каморку, достала из маленького ящика, в котором умещалось все ее имущество, скромное колечко с одним-единственным рубином, оставшееся у нее с тех времен, когда она еще носила украшения. – Вот, возьми. Сбегай сейчас в ювелирную лавку. Это безделица, за нее не много дадут, но свои пять франков ты вернешь. Ступай, ступай же!

– Я не могу, – нерешительно произнес мальчик – какое-то смутное чувство чести шевельнулось в нравственных потемках его души.

– Можешь, я настаиваю! – Виргиния слегка подтолкнула его к двери. – Беги скорее! Если дадут больше пяти, остальное возвратишь мне.

Уступив ее уговорам и, может быть, рассудив, что сперва надо взять деньги, а уж после решить, хорошо ли будет шпионить за ней (в конце концов, одно с другим не связано, и она не поставила ему никаких условий), Пьер ушел с ее кольцом и вернулся с деньгами, выручив сверх оговоренных пяти еще два франка, которые он отдал Виргинии. И хотя столь удачный оборот дела не обязывал его угадывать желания Виргинии или стараться непременно их исполнить, Пьер чувствовал необходимость впредь действовать согласно собственным понятиям о справедливости, то есть на пользу Виргинии, и считал, что знает, как этого достичь. Своим добрым поступком Виргиния, сама того не ведая, завоевала симпатию мальчишки. Он мечтал бы иметь такую участливую и щедрую родственницу. Насколько легче переносил бы он любые невзгоды, если бы она была рядом, всегда готовая прийти ему на помощь! Он постарался бы заслужить ее любовь, стать ей защитой и опорой… И своим первейшим долгом самопровозглашенный кавалер почитал безотлагательно выяснить, кто был ее загадочный новый знакомый. Иными словами, воображаемый долг привел Пьера к той же цели, к которой прежде его направляла личная выгода. Полагаю, в этом отношении многие из нас подобны Пьеру: когда мы видим, какой образ действий ведет к нашей выгоде, мы без труда убеждаем себя в том, что действовать так, а не иначе велит нам чувство долга.

Благодаря невероятной изворотливости Пьер очень скоро обнаружил, что новоявленный друг Виргинии не кто иной, как переодетый нормандский фермер, и мальчишке не терпелось поделиться своим открытием с Мореном. Однако он не ожидал, что новость сразит кузена наповал. Услыхав, с кем тайно встречается Виргиния, Морен как подкошенный рухнул на скамейку посреди бульвара, где Пьер случайно столкнулся с ним. Судя по всему, месье Морену-младшему не могла прийти в голову мысль о родстве Клемана и Виргинии или хотя бы об их давнем знакомстве. Если мысль Морена и простиралась дальше установленного факта – что его богиня встречается с другим, который моложе и красивее его самого, – то скорее всего он возомнил, будто нормандский фермер приметил ее через окошко или дверь привратницкой и, натурально, захотел познакомиться с нею, в чем и преуспел. Впрочем, из того, что я узнала от Пьера, говорить о каких-то умозаключениях Морена, даже столь примитивных, наверное, не стоит. Думаю, природа наделила месье Морена редкой способностью целиком отдаваться своему чувству, своей всепоглощающей, но укрытой от посторонних глаз страсти, и, как следствие, несчастной способностью испытывать дикие муки ревности (его по-восточному смуглое лицо наглядное тому подтверждение). Если на миг вообразить, что такой человек женился бы на Виргинии, он жизни своей не пожалел бы,