Миледи Ладлоу - Элизабет Гаскелл

кузену в десять раз сильнее, чем прежде, и пылко поклялся всеми богами преисподней (народ во Франции был слишком просвещенным, чтобы верить в единого Бога, или во Христа, или в кого-то наподобие Христа), что будет верно служить кузену душой и телом! Морен повел его в лавку и купил ему подержанные щегольские часы, на которых они процарапали девиз „Fidélité“[56], скрепив уговор печатью. Будь я женщиной, думал Пьер, я мечтал бы, чтобы меня любили так, как кузен любит мамзель Канн, и для нее было бы большой удачей выйти замуж за богатого и щедрого Морена-сына… И Пьер тоже выиграл бы от их брака – в благодарность за его содействие они дарили бы ему часы и кольца ad infinitum[57].

Через день или два Виргиния заболела. По мнению мадам Бабетты, девушка поплатилась за свое упрямство – месяцами сидела безвылазно в душных комнатах, а тут вдруг повадилась гулять, невзирая на погоду. Возможно, хозяйка была права. Пьер говорил мне, что Виргиния ужасно простудилась, ее бросало то в жар, то в холод. Думаю, ее лихорадило еще и от споров с мадам Бабеттой, запрещавшей больной выходить из дому. Каждый день в один и тот же час, превозмогая озноб и ломоту во всем теле, Виргиния делала попытку одеться для выхода, но встречала яростное сопротивление мадам Бабетты, угрожавшей применить силу, если она не послушается и не будет спокойно лежать на диванчике у очага. На третий день, воспользовавшись отсутствием хозяйки (которая предусмотрительно спрятала верхнюю одежду мадемуазель Канн под замок), Виргиния подозвала к себе Пьера и сказала:

– Послушай, дружок, окажи мне услугу. Сходи к цветочной лавке на улице Бонз-Анфан и посмотри, что у них выставлено в окне. Нет ли там гвоздик? Это мои любимые цветы. Вот тебе два франка. Если увидишь букетик гвоздик, хотя бы и увядших… Нет, погоди, если увидишь два или три букетика, так купи сразу все – непременно все! – и принеси мне сюда. Я очень скучаю по запаху гвоздик.

Она в изнеможении упала на подушки, а Пьер помчался в цветочную лавку. Наконец-то он узнает, для чего Виргиния вечно разглядывала цветы в витрине!

Действительно, в окне стоял несвежий букет гвоздик. Пьер зашел в лавочку и начал сбивать цену, упирая на то, что цветы завяли и никто, кроме него, их не купит. Хоть он и сгорал от нетерпения, но лишнего платить не хотел и несчастный букетик забрал почти за бесценок.

А теперь вы узнаете кое-что о вреде учения – о том, к чему ведут лишние знания, вовсе не нужные простому народу, чтобы обеспечить себя куском хлеба! Глупый граф де Креки – да, тот самый, что пал жертвой черни, которую он превозносил… тот, что заставил Виргинию (не прямо, так косвенно, отравляя девичий ум вздорными теориями) отвергнуть благородного Клемана, – этот граф де Креки когда-то приветил Пьера, проворного и смышленого мальчика, игравшего во дворе его особняка. Господин де Креки даже сам начал давать ему уроки, пытаясь на практике воплотить свои прогрессивные взгляды. Но роль педагога его тяготила, к тому же после смерти мужа Бабетта покинула дом графа. Он тем не менее принимал участие в судьбе своего бывшего воспитанника и позаботился о том, чтобы Пьер продолжил учиться – чтению, письму, счету и бог знает чему еще… чуть ли не латыни! Таким образом, Пьер не был невинным посыльным, каким ему надлежало быть (точно так же как юному Грегсону, который приходил сюда утром от мистера Хорнера), – нет, он умел читать не хуже нас с вами. Забрав букетик гвоздик, он внимательно рассмотрел его. Стебли были обмотаны влажным мхом. Пьер развязал бечевку, отвернул мох, и из цветов выпал клочок намокшей бумаги с расплывшимися чернилами. Всего-навсего обрывок писчей бумаги. Но негодник Пьер прочел записку (нарочно написанную так, чтобы она казалась кусочком разорванного письма): „…каждый вечер в девять. Все готово. Не бойтесь. Положитесь на того, кто рад служить Вам как верный кузен, уже не питая прежних надежд“. В записке было указано место встречи, которое я теперь забыла, но Пьер тогда хорошо запомнил. Он не сомневался, что речь шла о любовном свидании. Затвердив написанное наизусть, мальчик вернул клочок бумаги на место, снова прикрыл его мхом и старательно связал стебли бечевкой.

Взяв у него из рук букетик, Виргиния вспыхнула. Она то и дело подносила цветы к лицу, вдыхала их запах, нервно вздрагивала, но бечевку все не развязывала, хотя Пьер уверял ее, что цветы еще можно спасти, если тотчас поставить в воду. Он на минуту повернулся к ней спиной, потом быстро обернулся и увидел, что букет развязан, а Виргиния, вся красная, торопливо прячет что-то у себя на груди.

Пьеру не терпелось скорей отправиться на поиски кузена, но мать, как назло, нагрузила его множеством дел, и, только выполнив все ее поручения, он смог начать обход заведений, где Морен обычно коротал свободные часы. Наконец они встретились, и Пьер рассказал своему кузену об утреннем происшествии. Записку он зачитал наизусть. (Тот остроглазый мальчик, что был здесь нынче утром, сразу напомнил мне Пьера, и я похолодела от ужаса, особенно когда он по памяти привел записку управляющего.) Морен потребовал, чтобы Пьер повторил все еще раз, и во время повторного рассказа часто и тяжко вздыхал. Когда Пьер снова дошел до послания, Морен попытался записать слова, но то ли он был не в ладах с грамотой, то ли у него дрожали руки, мальчику пришлось сделать это за него… Маленький грамотей!.. Морен погрузился в угрюмое молчание. Пьер ожидал от него нового взрыва, это было бы лучше глухой, непроницаемой мрачности, сковавшей кузена. Мальчик не знал, как вывести его из оцепенения. В попытке расшевелить Морена Пьер сам начал говорить с ним, и в конце концов Морен ему ответил. Но его слова так мало соотносились с предметом, который, по мнению Пьера, занимал все его мысли, что Пьер испугался, не сошел ли кузен с ума:

– У тети Бабетты закончился кофе.

– Чего не знаю, того не знаю, – ответил Пьер.

– Я знаю – слыхал, как она говорила. Скажешь ей, что один мой приятель открыл лавку на улице Сент-Антуан. Пусть придет туда через час, я тоже приду и куплю ей порядочный запас кофе, чтобы поддержать торговлю друга. Его зовут Антуан Мейер. Дом сто пятьдесят. Под вывеской „Фригийский колпак“[58].

– Мы могли бы прямо сейчас сходить в лавку и не беспокоить мать. Мне ведь легче отнести домой несколько