Миледи Ладлоу - Элизабет Гаскелл

– от стука его собственного сердца в груди до отдаленного грохота подвод. Он спрашивал себя, добралась ли Виргиния до назначенного места свидания, хотя не смог бы сказать, сколько минут прошло с ее выхода из дому. К счастью, мать по-прежнему крепко спала. Должно быть, Виргиния уже встретилась с „верным кузеном“ – если только в их планы не вмешался Морен…

Наконец он почувствовал, что не в силах больше оставаться в стороне – что он будет не он, если не выбежит посмотреть, как развиваются события. Напрасно мать, встрепенувшись от сна, окликнула его: „Ты куда?..“ Он выскочил за дверь раньше, чем она завершила вопрос, и бежал, пока не увидел мадемуазель Канн, которая шла так быстро, что ее шаг скорее напоминал бег; рядом с ней, ни на дюйм не отставая, решительно поспешал Морен. Пьер наткнулся на них, вынырнув из-за угла. Виргиния в своем возбужденном состоянии прошла бы мимо, если бы не резкий жест Морена в сторону мальчика: дескать, не встревай не в свое дело! Тогда Виргиния тоже заметила Пьера, схватила его за руку и возблагодарила Бога, словно мальчишка двенадцати или четырнадцати лет был ей защитником, посланным свыше. Пьеру передалось ее волнение – она дрожала всем телом, – и он испугался, как бы она не рухнула прямо тут же, на булыжную мостовую.

– Уйди, Пьер! – приказал Морен.

– Не могу, – ответил Пьер, которого Виргиния крепко держала за руку над локтем. – Не могу и не хочу, – прибавил он. – Отчего мадемуазель так дрожит, кто довел ее до этого? – храбро спросил он, желая показать кузену, что он, Пьер, тоже не робкого десятка.

– Мадемуазель не привыкла ходить одна по улицам, – угрюмо сказал Морен. – Ее испугали крики зевак – народ сбежался поглазеть на арест аристократа. Я только хотел проводить ее до дому. Мадемуазель не следует ходить одной. У нас тут люди простые, горячие, это вам не фобур Сен-Жермен![60]

Виргиния промолчала. Казалось, она не слышит их разговора. Ее рука все сильнее сдавливала плечо мальчика.

– Быть может, мадемуазель снизойдет… Могу я предложить вам руку? – произнес Морен не слишком любезно и вместе с тем униженно.

Конечно, он все на свете отдал бы, чтобы она пошла с ним рука об руку! Не проронив ни слова, Виргиния отшатнулась от него, словно ненароком прикоснулась к жабе. Видимо, он сказал ей какую-то гадость, пока они были вдвоем. Ее брезгливое движение не осталось незамеченным. Больше он не пытался приблизиться к ней, и Пьер медленно повел ее домой, поддерживая в меру своих сил. Морен, однако, не отставал от них. Он слишком многое поставил на карту, и назад пути уже не было: он донес властям на вернувшегося из эмиграции, но „не раскаявшегося“ маркиза де Креки и сообщил, где и когда его можно изловить. Морен рассчитывал, что арест произойдет прежде, чем Виргиния доберется до места встречи, – так скоро в те дни вершились неправедные дела. Но Клеман отчаянно сопротивлялся, а Виргиния прибыла на свидание секунда в секунду; и хотя молодого человека уже поволокли среди улюлюкавшей толпы в тюрьму аббатства[61], Морен опасался, что Виргиния узнала в окровавленной жертве своего кузена. По плану Морена, ей следовало лишь убедиться в неверности „верного кузена“, а вовсе не наблюдать, как жестоко он пострадал из-за нее. Вероятно, Морен воображал, что, если кузен ее просто исчезнет, Виргиния со временем забудет о нем.

Так или иначе, по всему поведению Морена Пьер видел, что тот удручен происшедшим. Когда они добрались до жилища мадам Бабетты, Виргиния без чувств повалилась на пол – за порогом привратницкой силы оставили ее. Но постепенно сознание возвратилось к ней, это было видно по тому, как она отвернулась от Морена. А он так старался привести ее в чувство, так ласково, по словам Пьера, хлопотал над ней!.. Ее неприкрытое отвращение ранило его в самое сердце, и он не мог этого скрыть. Полагаю, французы менее сдержанны в своих проявлениях, чем мы, англичане: Пьер уверял меня, что глаза его кузена наполнялись слезами, когда Виргиния гадливо вздрагивала от его прикосновений, если он пытался поправить „подушку“ из свернутой шали под ее головой, или плотно смыкала веки, если он проходил у нее в ногах. Мадам Бабетта уговаривала девушку перейти на кровать в смежной спаленке, но та нескоро смогла подняться на ноги и последовать ее совету.

Уложив Виргинию в постель, мадам Бабетта вернулась к сыну и племяннику, и все трое долго сидели в безмолвии, которое казалось Пьеру бесконечным. Он надеялся, что мать спросит Морена, как это все понимать. Но мадам Бабетта побаивалась племянника и предпочитала дождаться, когда он сам соизволит что-нибудь ей объяснить. Она уже дважды заговорщицким шепотом объявила, что Виргиния спит, и в ответ не услышала ни единого слова. Наконец Морен сдался.

– Ох, тяжко! – со вздохом вымолвил он.

– Что – тяжко? – спросила мадам Бабетта, выдержав паузу, чтобы дать ему время продолжить, если пожелает.

– Тяжко любить женщину так, как я люблю!.. Я не искал этой любви, любовь сама настигла меня, и я не сразу… Прежде чем я что-то понял, я уже любил ее больше всего на свете. Вся моя жизнь – до знакомства с ней – кажется мне пустой и никчемной. Кем я был, что делал… не знаю и знать не хочу! Теперь лишь два исхода возможны для меня: с ней или никак. Все просто, но в этом вся соль. Как мне добиться ее? Скажи, тетушка! – Он так тряхнул ее за плечо, что она вскрикнула, не на шутку испугавшись буйства племянника.

– Тише, Виктор, что ты! Ну не эта, так другая, не одна она в целом мире.

– Для меня одна, – сказал он с какой-то обреченностью в голосе. – А я парень неказистый, грубый, мне далеко до гладких и надушенных аристократов. Чего уж там – урод я и скотина! Но разве я виноват?.. И не моя вина, что я полюбил ее. Знать, такая моя судьба. Прикажете смириться и отступить без боя? Нет, дудки! Любовь моя крепка – крепка и воля! Крепче не бывает, – мрачно прибавил он. – Тетя Бабетта, ты должна помочь мне – заставь ее полюбить меня!

В его словах было столько неукротимой страсти, что Пьер не удивился, когда мать испуганно всплеснула руками.

– Я, Виктор? Да как же я заставлю ее полюбить тебя? Как? Ну попросил бы замолвить за тебя словечко мадемуазель Дидо, или даже мадемуазель Кошуа, или еще кому в этом роде, я бы с радостью! Но мадемуазель де