Отвлекаясь - Федерика Де Паолис

Прошло три месяца, и к физическому истощению добавился зуд. Живот начал расти и мешал ей дышать. Беременность оказалась не увлекательным путешествием, каким она ее видела в своем воображении, а скорее тоскливой бесконечностью, с телом происходили всевозможные неприятности, она чувствовала себя уязвимой, слабой и совершенно одинокой. Повседневность и без того была невыносимой, а Паоло еще и подливал масла в огонь, нудно повторяя одно и то же: Виола должна чувствовать себя счастливой, быть терпеливой и целеустремленной. А она расчесывала себя в кровь. Их с Паоло телесные противоречия оказались непреодолимы.

В тот день в GNAM она все рассказала Доре. Никого не пыталась осуждать, просто подвела итог:

– Я отчаянно нуждаюсь в том, чтобы меня любили, чтобы кто-то был рядом…

Их окружала приятная, дружелюбная атмосфера, однако акушерка понимала, что беременность – тяжелое испытание, но следовало учитывать и то, что это состояние вряд ли заставит Виолу сложить оружие, скорее, наоборот, она поднимет планку и будет все настойчивее требовать, чтобы ее усилия оценили по достоинству, чтобы ее любили. Дора предполагала, что неудавшаяся попытка зачать дитя естественным путем заставила Виолу смотреть на процесс беременности как бы со стороны. Чувствуя себя беспомощной и перенося это ощущение на Паоло, она стала то любить, то ненавидеть свой живот, и эти метания вели ее прямиком к безумию.

Дора умела давать советы, не сгущая краски, анализировать, не навязывая свое мнение. Когда Виола со слезами на глазах спросила ее: «Думаешь, я сумасшедшая?» – она предложила ей пройтись по галерее. Она поднялись наискосок по парадной белой лестнице, любуясь виллой Боргезе, расположенной на другой стороне улицы, и ее старыми деревьями, четкие силуэты которых расчерчивали панораму Валле-Джулии. Виола остановилась на верхней ступеньке, чтобы отдышаться, Дора взяла ее за руку и переплела их пальцы, прикрыла глаза и сказала: «Дыши, нам спешить некуда». Крепко держась за руки, они медленно бродили по старинному, уложенному елочкой паркету музея, блестящему и скрипучему, проходили мимо девушек в синей форме, дежуривших в огромных пустых залах. Немного задержались в крыле постоянной экспозиции, посвященной тому периоду, когда в изобразительное искусство начал вливаться неоавангард. Дора подвела Виолу к одной картине. На табличке значилось: «Джакомо Балла. Сумасшедшая, 1905». На ней была изображена женщина, стоящая в проеме балконной двери в странной позе, поднеся палец к губам в знак молчания и нелепо выгнув левую руку, висящую вдоль тела. Ее поза говорила сама за себя, художник выразил ее состояние не во взгляде, не в выражении лица, а в положении тела, свидетельствующем о полном внутреннем разладе. О безумии.

– Правда, она потрясающая? – сказала Дора, рассматривая цветовые пятна на полотне: красная юбка, голубая дверь на балкон, золотисто-желтое пшеничное поле на заднем плане.

– Кто она?

– Не знаю.

– Это я?

Дора покачала головой и улыбнулась. Они были одни в зале и, все так же держась за руки, продолжили путешествие по музею, и Дора рассказала, что однажды ей попалось видео, снятое в доме Балла на виа Ославиа, в нескольких километрах от GNAM. Художник жил со своими дочерями, Луче и Эликой, в районе Прати, в необыкновенной квартире, где расписано было все – стены, полы, потолки; в доме было множество картин, гобеленов, стульев, дверей, панелей, шкафов и столиков, карнизов и других предметов, расцвеченных яркими красками. В числе прочего – плитка в ванной. Вот было бы здорово туда сходить!

– Мать Баллы была прачкой, – добавила Дора.

– Вот как?

– Виола, ты прекрасна, просто не знаешь об этом.

Они приняли решение обойти вдвоем дома писателей и художников, работавших в Риме: Гете, Франческо Тромбадори, Пиранделло, Де Кирико, Альберто Моравиа.

– А знаешь, я была с ним знакома, – заявила Виола.

– С кем, с Моравиа? – изумленно воскликнула Дора: это был один из немногих случаев, когда она вытаращила глаза; Виола думала, что Дору невозможно удивить.

– Ну, совсем немного, он бывал в магазине моей мамы вместе с Кармен Льерой, она возила его в инвалидном кресле. У мамы был закуток с подержанными книгами, а они были помешаны на старых изданиях.

– Какими они были?

– Он строгий, суровый. Помню, у него были мохнатые седые брови и колючий взгляд; она садилась к нему на колени и выглядела по уши влюбленной. Он ни разу на меня не взглянул, детей он не любил. А мне, наоборот, он нравился: я прочла все его книги.

– А я только «Скуку».

– Правда?

Виола часто дарила Доре книги, и та их добросовестно читала; на протяжении тех месяцев, когда они постоянно встречались, Дора заменяла ей Паоло. В этом были свои преимущества. В тот период начавшаяся между ними игра привела к взаимным открытиям, к новым впечатлениям, однако не представляла опасности, поскольку не была приправлена сексом. Кроме того, у женщин отношения обычно складываются на почве совместного опыта и общих интересов: с одной стороны, Виола удовлетворяла свою потребность обольщать, с другой стороны, ей не хотелось переходить границы; а Дора проявляла свой дар целительницы. Виоле объяснил это ее психотерапевт, работавший с ней после несчастного случая. По мере того как они анализировали их отношения, доктор установил, что, с тех пор как муж Доры покончил с собой, для нее стало смыслом жизни заботиться о других, но, хотя она делала это в полной мере, помогая детям появляться на свет, ей этого было уже недостаточно. Дора хотела не просто приводить кого-то в этот мир, она хотела стать ему опорой в жизни, не отдавать его смерти.

Это была правда.

В тот день, когда разрыв с Паоло стал реальностью, Дора сказала Виоле: «Если бы только мне удалось показать тебе, какой ты можешь быть счастливой…» Держась за руки, они шли вдоль Тибра в районе Делла Виттория, направляясь к музею-квартире Альберто Моравия, где Виола бывала уже несколько раз. Они шли, задрав головы и любуясь зданиями сороковых годов, стоящими на равном расстоянии друг от друга; этот уголок Рима, расположенный между мостами Дука д’Аоста и Рисорджименто, был очень элегантным. И вдруг они столкнулись с Паоло. Неужели он следил за ними? Он остановился у пешеходного перехода, наискосок припарковал машину, вышел и ринулся им навстречу, а они молча и быстро разомкнули руки и спрятали их в рукава пальто.

– Я звонил тебе, – сердито проговорил Паоло, шагнув к Виоле.

– Извини, я не слышала.

– Добрый день, Паоло, – изобразив на лице улыбку, произнесла Дора; она стояла чуть поодаль и не трогалась с места.

Он замер, искоса поглядывая на нее.

– Я думал, ты осталась дома.

– А я вот вышла погулять.

– Ты