Прощание с пройденным - Владимир Николаевич Крупин

как ни богат, а она была не по его деньгам. На неё и так золотой дождь льётся. Это, оказывается, к ней так языческий бог в спальню приходит. Наш коллекционер заказал копию «Данаи». Сделали хорошо.

И появилось у него такое ночное занятие. В доме тепло, слуги ушли, охранники на посту. Он один. Он раздевается догола, зажигает свечи, ходит по коврам около картин, выпивает с «обнажёнками». Говорит с ними, вначале вежливо, а когда напьётся, оскорбляет. Матом их, матом!

Ничего, они всё стерпят.

МАТРЁШКА «ЕЛЬЦИН» появилась на Арбате, точно помню, в 91‑м, после свержения тогдашних бесхребетных властей. Когда всё стало можно. В форме матрёшки была не матрёшка, а нарисованный Ельцин. Матрёшка открывалась, в ней оказывался «Горбачёв», в нём «Брежнев», в «Брежневе» «Никита», в «Никите» маленький «Сталин», в «Сталине» совсем маленький карлик «Ленин».

Всё это была потеха для иностранцев и для быдла. Увы, даже докатился до названия такого. А что? Неуважение к властям признак или тупости, или своенравия, или зависти. Конечно, власти – дерьмо, но лучше пусть такие, чем анархия. И не нам судить.

ДОЧКА ПРИШЛА и присела, и молчит. Я сижу, читаю. Она (обиженно): «Я сижу, как пустота. А ты говоришь: природа не терпит пустоты». Сорок лет прошло, а помню.

СУДЬЯ ТАТАРИНУ: «Вы всю жизнь живёте среди русских, в документах значится, что вы закончили русскую школу, и вы до сих пор не выучили падежи». – «Выучил, – отвечает татарин. – Я был именительный падеж и она именительный. Я сделал предложный падеж, она ответила дательный. Мы вместе творительный, а если вместе, то почему я должен быть один винительный?»

НА ПЛЕНУМАХ, СЪЕЗДАХ, заседаниях, собраниях, сколько же лет, именно лет, высидел. Это была такая писательская дементность. Мы памятники себе созидали, начиная чугунеть с сидячего места.

СЕРДИМСЯ НА ЖВАНОИДОВ ТВ и эстрады, а что сердиться? Чего и не стричь баранов? Жваноиды – показатель падения культуры. Она ушла от культа культуры и пришла к кассе.

Это давно начиналось. Замена житийной литературы литературой художественной, замена описания подлинного подвига реальной жизни святого «художественным образом» – это было бесовской заменой святости на щекотание нервов. Это не «лишние люди» в литературе, это такая литература лишняя. Что она дала? Раскрыла двери для революции?

Да нет, никого тут нельзя винить? Бог всем судья. И хлеба хватало, и зрелищ, и кто виноват, и что делать, было всё. Даже и вопрос пилатовский: что есть истина, цитировался. Но Истина стояла перед ним и нами. До сердца не доходило. А в голове всегда ветер гуляет.

ВРЕМЯ ДАНО нам в наказание. Время – судья, время лечит – говорится вроде как утешение. Но главное: время приближает Страшный суд. Страшный. Страшно. Тут одно спасёт – молитва. Молюсь я – отодвигаю Страшный суд. Не молюсь – приближаю. Время неотвратимо, неотодвигаемо, неумолимо, неизбежно. И разве боится Страшного Суда святой?

ИЗ ДЕТСТВА. Кто-то кому-то сказал известие о смерти жадной женщины. Тот в ответ: «Хлеб на копейку подешевеет». А про нынешних уехавших из России: «Воздух чище стал».

ХИРУРГ: ТРУДНОСТЬ в том, что у людей разное измерение боли. Прощупываю: «Тут болит? А тут?» Терпеливый терпит, неженка стонет от пустяка.

Вспомнил тут маму, говорила о городских женщинах: «Их-то болезнь – наше здоровье». То есть в поле, в лес, на луга, к домашней скотине ходили при температуре, при недомоганиях, ломотье в пояснице, в суставах, с головной болью. О гипертонии не слыхивали, хотя она, конечно, была у многих. Надо работать, и всё.

Бельё мама полоскала в ледяной воде. «Ночью потом руки в запястьях прямо выворачивало. Подушку кусаю, чтоб не застонать, вас не разбудить».

– ТЫ ХАПНУЛ комбинат за десять миллионов, а он стоит сто. Ты владей, но разницу государству верни.

– НЕОКЛЕВЕТАННЫЕ НЕ спасутся. Напраслина на меня мне во спасение, так что продолжайте меня спасать, реките на мя «всяк зол глагол».

НА КАМЧАТКУ ПРИЕХАЛИ молодые супруги. Заработать на квартиру. Дочка родилась и выросла до пяти лет. Это у неё уже родина. А деньги накоплены, и они свозили дочку к родителям. И уже вроде там обо всём договорились. Возвращаются за расчётом. Дочка в самолёте увидела сопки и на весь самолёт стала восторженно кричать: «Камчаточка моя родненькая, Камчаточка моя любименькая, Камчаточка моя хорошенькая, Камчаточка моя миленькая!» И что? И никуда ни она, ни родители не уехали. Именно благодаря ей. Сейчас она взрослая, три ребёнка. Преподаёт в Воскресной школе при Епархии.

Очень я полюбил Камчатку.

В ЗАСТОЛЬЕ в ресторане гостиницы «Пирамида», с видом на пирамиды, которые вечером как коричневый картон на жёлтом фоне. Произносится тост, который не только духоподъёмный, но и телоподъёмный. Все встали. И откуда-то много мух. «Давайте швыдких вспомним – и мухи подохнут». И точно – досиживали без насекомых.

– ДАЙТЕ МНЕ АПЧЕХОВА, просил я в библиотеке детства. То есть я Чехова уже читал, но фамилию его запомнил по корешку, на котором было «А.П. ЧЕХОВ», то есть Апчехов. Мало того, я не знал значения сокращений. Например, мистер обозначалось «м-р», доктор «д-р». Так и читал: «Др Ватсон спросил мра Холмса». Или господин «г-н». «Гн Вальсингам». Не знал, и что буква «о» с точкой это отец. «О благочинный ласково благословил отрока».

Но читал же!

БАНЩИК ВАНЯ у Шмелёва «читал-читал графа Толстого, дни и ночи всё читал, дело забросил, ну в башке у него и перемутилось, стал заговариваться, да сухие веники и поджёг». («Как я ходил к Толстому».)

ТАК ВЛЮБИЛАСЬ, что когда собиралась ему звонить, то перед этим причёсывалась.

– КОГДА ЖЕНА наступает на горло собственной песне, это её дело, это я могу понять, но за что, «за что, за что, о, Боже мой?», она тут же передавливает горло моей песне? Причём, ведь вот что ужасно, как бы моей песне подпевая.

– ДОРОГУЩИЙ КОНЬЯК подарили. Принёс, горжусь. А жена: «Какая, говорит, тебе разница, чем напиваться?». На, говорю, и весь коньяк в кадку с фикусом вылил. У нас фикус огромный, всё время помногу поливаем. Вылил, сам рванул питьё отечественного производителя. Уснул, просыпаюсь: песня. Откуда? Фикус поёт и листьями качает.

ВРЕМЕНА СТУДЕНЧЕСТВА, стихи:

Отголоски войны мучат, как вулканов разбуженных пляска.

На прогулке дедушка с внуком, Старый с малым. Оба в колясках.

Старый малым был, бегал в ораве босиком по дорожной пыли.

Рос, работал. Война. Переправа. Медсанбат. Наркоз. Инвалид.

Ни о чём он сейчас не жалеет, об одном только мыслит с тоской:

Неужель его внучек, взрослея, доживёт до