Прощание с пройденным - Владимир Николаевич Крупин

Литературе в моей анкете не давши места.

Сочинённое немного повторяет ещё доармейское, когда я ездил поступать в Горький, в институт инженеров водного транспорта. Ткнул пальцем наугад в справочник высших учебных заведений. От того такая глупость, что с работы не отпускали, а учиться нельзя было запретить. Вот дальнейшее:

Скальте зубы, как в ковше у эскаватора:

Конкурс мал, прекрасен город… уезжаю!

Услыхав, заржали б зебры у экватора.

Знаю.

Не хочу я сотни дней скитаться по лекториям

И учить осадку в реках пароходную:

Я хочу войти в литературную историю,

А не в водную.

Крепко сказано. Автору семнадцать лет. Стихи, кстати, процитированы в повести «Боковой ветер» и вот – да, так бывало в советской империи, в ней книги читали – прочли в Горьком, в этом вузе и написали в Союз писателей справедливо обиженное письмо. Говорили об этом вузе самые хорошие слова. И я с этим очень был согласен и, конечно, извинился перед ректоратом и студенчеством.

– В РОССИИ ТРИ ПРОЗАИКА, Бунин, ты и я, – говорит по телефону знакомый писатель Анатолий.

Я понимаю, что он уже хорошо выпил.

– Тут у меня ещё Женя сидит.

– Да, и ещё Женя.

«ПЕЧАТЬ – САМОЕ сильное, самое острое оружие партии». Такой лозунг в моём детстве был повсюду. И я совершенно искренне думал, что это говорится о печатях. О тех, которые ставят на бумагах, на справках, которыми заверяют документы или чью-то доверенность. Круглые, треугольные, квадратные. Без них никуда. Все же знали, что документ без печати – простая бумажка. А «без бумажки ты букашка, а с бумажкой человек». Писали контрольные диктанты на листочках с угловым штампом.

Так и думал. А когда мне стали внушать, что печать – это газета, журнал, я думал: какая ж это печать? Это газета, это журнал. А печать это печать. И при ней штемпельная подушка. Прижмут к ней печать, подышат на неё да и пристукнут ею по бумаге. И на отпечаток посмотрят. И человеку отдадут. А тот на печать полюбуется. Не на саму печать, а на её оттиск, который уже тоже сам по себе печать.

ОТКУДА СЛОВО золотарь, то есть ассенизатор (по Маяковскому революцией призванный), я не знал. И вдруг в Иране разговор о поэзии. Проводят при дворе шаха вечер поэзии. Нравится шаху поэт, открывай рот, туда тебе накладывают полный рот золота. Не нравится – тоже открывай рот, и тоже накладывают, но уже другого «золота».

ТЯГА ЗЕМНАЯ. Только ею побеждён непобедимый Святогор. Земля. Всё из неё, от неё и в неё. Всегда очень волновал запах земли, свежей пашни. Свежевырытой могилы. Конечно, по-разному. Народный академик Терентий Мальцев относился к ней как к родной матери. Приникал к ней, слушал её, вдыхал запах. Время сева определял даже так: садился на пашню в одном белье, а то и без него. Шутил: «Сегодня рано, послезавтра поздно. Завтра выезжаем».

РАНЬШЕ ПЛЕВАЛИ в лицо, сейчас вслед, в спину. Прогресс. Значит, идём вперёд, значит, боятся.

ВСПОМНИЛСЯ КАРТОННЫЙ шар, в который я был заключён. В школе математичка Мария Афанасьевна, зная о моих стихах по школьной стенгазете, велела сочинить стихи о геометрических фигурах: диагонали, катете, гипотенузе, биссектрисе, секторе, сегменте, прямоугольнике, трапеции, сказав, что все они вписаны в идеальное пространство шара. Написал как пьесу в стихах. И пришлось исполнять роль шара. Потом меня долго обзывали «толстый». Очень это было горько. Какая ж девочка полюбит мальчика с таким прозвищем?

– ЖЕНЩИНЫ ЛЮБЯТ подлецов, почему?

– Женщины любят победителей. Сильных любят. Подлецы нахальны.

НАЧАЛО ПРОТЕСТАНТИЗМА от перевода Священного Писания Лютером от «Вульгаты». Он избегал слова «Церковь». Он ушел от ватиканского престола, но, по гордыне, не пришёл и к Восточной церкви. Заменил слово «церковь» словом «приход», то есть вера в приход. Каждый приход получался столпом и утверждением Истины. И уже к середине 19‑го века было до семидесяти различных течений, движений протестантов. Плодились как кролики, и как кролики были прожорливы. Но не как кролики, не питались травой, им души простачков подавай.

ПРИТЧИ О ЗАСЕЯННЫХ полях. Одна о семенах, брошенных в землю придорожную, в каменистую, и в землю добрую. И другая, о том, как на посеянное поле ночью приходит враг нашего спасения и всевает плевелы. То есть, как ни добра почва, как ни хорошо всходят посевы, надо быть начеку. Не мы выращиваем их, но охранять обязаны.

– ВЫЛЕЧИЛ Я СВОЕГО соседа от беса, – говорит на привале во время Крестного хода Анатолий. – Как? Он мне всё время: бесы, бесы, всё они ему казались, казались. Видимо, пьянка догоняла, пил он крепко. А уже и отстал от пьянки, бесам-то, видно, в досаду. Опять тянут. Везде у него бесы. И жена уже не смогла с ним жить, ушла к матери. Звал его в церковь, ни за что не идёт, не затащишь. Оделся я тогда, прости, Господи, самочиние, в беса. Вечером, попоздней. Вывернул шубу, лицо сажей вымазал. К нему. В коридоре грозно зарычал, потопал сапогами, дверь рванул, вламываюсь. Боже мой! Он в окно выпрыгнул. Я скорей домой, умылся. Рубашка, курточка. К нему. Он во дворе, еле жив, в дом идти боится. И мне, главное, ничего не рассказывает. В дом зашли вместе. Я у него в первую ночь ночевал. А потом в церкви батюшке повинился. «Ну, Анатолий, – батюшка говорит, – ну, Анатолий! А если б он умер от страха?» – Говорю: «От страха бес из него выскочил». – «Вместе с ним». А я скорей голову под епитрахиль сую. И что? И не являлись ему больше никакие бесы. Я к жене его сходил, уговорил вернуться.

ПОСЛУШНИКА ЯШУ поставили прямить гвозди. Их много надёргали из старых досок, когда разбирали пристрой к церкви. Гвозди большие, прямятся плохо. Яша день промучался, а назавтра пошел в хозяйственный магазин, купил на свои деньги новых гвоздей, принёс настоятелю. Думал, похвалят. А настоятель вздохнул и говорит: «Яша, конечно, и эти гвозди понадобятся. Спасибо. Но дороже мне старые гвозди, которые ещё послужат. Ты не гвозди прямил, ты себя выпрямлял».

Яша-то очень уж нетерпелив был.

ЕВРЕЙ СПРАШИВАЕТ другого еврея: «А ты знаешь, кто Мао Цзэдун по национальности?» – «Не может быть!»

В ВЕЛИКОРЕЦКОМ на Никольском соборе проявился образ святителя Николая. И много таких явленных образов проступает по России.

Как же я любил бывать и живать в Великорецком. И дом тут у меня был. Шёл за