Неизвестный Андерсен: сказки и истории - Ганс Христиан Андерсен

счастья поистине быть не может! – твердили они, ничуть в этом не сомневаясь, однако ж им суждено было подняться еще на одну ступень блаженства – Господь решил даровать им ребенка, сына, который душою и телом пойдет в родителей.

Счастливое дитя встретят ликованием, окружат величайшей заботой и любовью, всеми благами, какие способны предоставить богатство и состоятельная родня.

А дни летели за днями и были для них словно веселый праздник.

– Жизнь – щедрый дар любви, прямо-таки непостижимо огромный, – сказала жена, – а в другой жизни это великое блаженство, глядишь, еще приумножится, и так будет во веки веков! В голове не укладывается.

– Но подобная мысль, бесспорно, людская дерзость, – заметил муж. – В сущности, думать, что станешь жить вечно, будешь как Бог, – дерзость и высокомерие! Ведь этак говорил змий-искуситель, а его уста лживы!

– Ты же не сомневаешься, что после этой жизни нас ожидает новая? – спросила молодая жена, и впервые словно бы тень пробежала в мире их светлых, солнечных мыслей.

– Так обещано верой, так говорят священники! – отвечал молодой муж. – Но именно сейчас, когда я безмерно счастлив, я чувствую и понимаю, что жаждать новой жизни и бесконечного блаженства – гордыня, дерзость! Ведь нам так много даровано в этой жизни, что можно и должно угомониться.

– Нам и вправду даровано много, но для скольких тысяч людей эта жизнь – тяжкое испытание, – возразила жена, – сколь много таких, кого попросту швырнули в мир нищеты, позора, болезней и злосчастья! Нет, коли не существует новой жизни после этой, то все земное бытие устроено слишком несправедливо и Господь Вседержитель несправедлив.

– У уличного попрошайки свои радости, и для него они ничуть не меньше тех, какими наслаждается король в своем роскошном дворце, – сказал муж. – По-твоему, что же, и рабочая скотина, которую бьют, морят голодом, заставляют надрываться до седьмого пота, вполне сознает тяжесть своего бытия? В таком случае она тоже, глядишь, возжаждет другой жизни, сочтет несправедливостью, что ее не поставили на более высокую ступень творения.

– В Царстве Небесном, сказал Христос, много насельников, – отвечала молодая жена. – Царство Небесное беспредельно, как беспредельна Божия любовь! Скотина – тоже тварь Господня, и, по-моему, ни одна жизнь не погибнет, а обретет все блаженство, какое может принять и какого ей довольно.

– Мне довольно и этого мира, – сказал муж, заключив в объятия любимую красавицу-жену.

Потом он выкурил сигарку на открытом балконе. Прохладный воздух дышал ароматом гвоздик и померанцев, с улицы долетали музыка и щелканье кастаньет, звезды мерцали над головой, и прекрасные любящие глаза, глаза жены, смотрели на него с вечно живой любовью.

– Ради одной такой минуты уже стоит родиться! И, вкусив этого блаженства, можно умереть!

Он улыбнулся, а жена с легким укором махнула рукой, и облачко развеялось, слишком они были счастливы.

Казалось, все для них складывалось благополучно, жили они в почете, радости и довольстве. Одна перемена, правда, намечалась – в местопребывании. Однако ж цветы удовольствий они срывали по-прежнему, и жизнь по-прежнему дарила им радость и счастье. Король решил направить молодого человека посланником в Россию, к императорскому двору. На этот почетный пост он имел право и по рождению, и по учености. Он владел огромным состоянием, да и молодая жена, дочка очень богатого, именитого коммерсанта, принесла в семью немалые капиталы. Один из самых больших и самых лучших кораблей коммерсанта как раз в этом году пойдет в Стокгольм, на нем-то возлюбленные чада, дочка и зять, отплывут в Петербург. Каюты на борту устроили по-королевски – мягкие ковры под ногами, вокруг шелка и роскошь.

Есть в Дании одна старинная песня, которую все отлично знают! Называется она «Английский королевич»: королевич плывет на роскошном корабле, у которого даже якорь изукрашен червонным золотом, а канаты проплетены шелком; и этот корабль невольно приходил на ум при виде испанского судна – та же роскошь, та же прощальная мысль: «Дай Господи жить в радости нам всем!»

Резвый ветер задувал от испанского берега, прощание вышло недолгое; через считаные недели они, наверное, доберутся до цели своего путешествия. Но в открытом море ветер улегся, искристая вода стала гладкой, как зеркало, в небе сияли звезды – сущий праздничный вечер в богатой каюте.

В конце концов все уже только и мечтали, чтобы штиль прекратился и подул хороший попутный ветер, но увы! Если ветер и поднимался, то всегда встречный, а время шло – неделя, другая, третья. Целых два месяца миновало, пока задул ровный зюйд-вест, а находились они аккурат посредине меж Шотландией и Ютландией, и ветер крепчал, точь-в-точь как в старинной песне об английском королевиче:

И ветер окреп, потемнел окоем,

И люди напрасно глядели кругом

И якорь напрасно пытались бросать —

Их кДании ветром попутным примчало[3].

Много времени минуло с тех пор. На датском троне тогда сидел молодой король Кристиан VII; много чего случилось с тех пор, много чего изменилось – озера и болота стали пышными лугами, пустоши – щедрыми нивами, в Западной Ютландии в затишье подле домов растут яблони и розы, только их не сразу увидишь, потому что они прячутся от шальных западных ветров. Там нетрудно мыслью перенестись в глубь времен, еще дальше, чем годы правления Кристиана VII; как тогда, так и теперь в Ютландии на многие мили простирается бурая пустошь с курганами, с миражами, с множеством кочковатых и тонущих в песке дорог. К западу, где большие реки впадают во фьорды, раскинулись луга и болота, окаймленные высокими дюнами, которые, словно зубчатая альпийская цепь, возвышались у моря, перемежаясь лишь высокими глинистыми обрывами, откуда море год за годом выгрызает огромные куски, так что склоны и пригорки обрушиваются будто от землетрясения. Таким предстает изо дня в день здешний пейзаж, таким он был и много лет назад, когда двое счастливцев проплывали мимо на своем роскошном корабле.

Сентябрь близился к концу, день был воскресный, солнечный, звон церковных колоколов разносился над Ниссум-фьордом. Тамошние церкви похожи на резные каменные глыбы, на могучие утесы – им и богатырский напор Северного моря не страшен, выстоят. Колоколен у большинства нет, колокола просто подвешены меж двух балок. Обедня кончилась, прихожане вышли из церкви на погост, где и тогда не росли, и теперь не растут ни деревья, ни кусты; на могилах ни цветка, ни веночка, только бугристые холмики говорят, где лежат умершие. Жесткая, исхлестанная ветром трава заполонила все кладбище, на иной могиле, пожалуй, и стоит памятник, то бишь трухлявый обрубок бревна, формой напоминающий гроб. Дерево это принесено из лесов западного края, стало быть, принесло его бурное море, именно там для