Дом Богачей - Михаил Лопатин

была его помощь и я знала, как его заинтересовать в сотрудничестве. Открыв дверь, обомлела – палата была пуста. Если какие-то процедуры и назначались моему пострадавшему, они проводились здесь, в палате. Я повсюду искала его лечащего врача, Леонарда Жибера, а когда нашла, спросила, не поздоровавшись даже:

– Доктор Жибер! Где пациент из сто седьмой палаты?! Адам Росс.

– Мадам Дифенталь, рад вас видеть! Адам выписан из нашей больницы этим утром. Вы с ним разминулись на пару часов. Швы наложены, гипс на руке зафиксирован, он даже почти не хромает, ему нечего здесь делать, он и ушел, – развел руками Леонард, – лежать он может и дома, присматривать за ним четвертые сутки нет необходимости.

– Почему мне не позвонили?! Он свидетель страшных убийств, может быть в опасности.

– Простите, конечно, мадам Дифенталь, но у нас здесь не полицейский участок, мне не поступало распоряжений охранять вашего пострадавшего и докладывать вам. Я вас очень уважаю, но вы утаили от меня детали этого дела, я не мог осознавать серьезность вопроса. Двое ваших коллег, которые дежурили здесь всю ночь, ушли еще раньше Адама, едва больница открылась. Разве они не рассказали сами?

Я выбежала из «Трокадеро», не прощаясь, села в автомобиль, схватилась за руль. Никому нельзя доверять, одни тупицы вокруг. Глубоко вдохнула, выдохнула. Никуда он от полиции не денется. Но может наломать дров. Думай, Мия, думай. Мы разминулись на два часа. За два часа форы он мог успеть съездить в убежище, ту каморку Леона на улице Шантье. Наверняка там уже пусто. Значит, надо сразу ехать по его домашнему адресу, перехватить у родителей. Какой там адрес он называл… Я достала из сумки диктофон, включила запись c самого начала, на тринадцатой минуте голос Адама, измученный и напуганный, прохрипел адрес родителей. Завела двигатель, надавила на педаль газа. Буланже, 26.

По следу беженца

– Меня зовут Мия Дифенталь, полиция Парижа, мне нужно поговорить с Адамом Россом, – ответила я в закрытую дверь мужскому голосу. Квартиру нашла, вспомнив, как Адам описывал поцарапанную дверь на третьем этаже, возле которой сделал фотографию вооруженный киллер. Открыл мне мужчина в возрасте, близком к шестидесяти, в широких очках черной оправы, домашнем халате с карманчиком на груди, уместившем гелиевую ручку, в тапочках и с курительной трубкой во рту.

– Меня зовут Виктор, мадам. Что он опять натворил? – встревоженно произнес мужчина.

– Я так понимаю, вы отец Адама. Мне нужно его видеть, только и всего.

– К сожалению, вы разминулись, можете пройти, убедиться. Минут сорок назад он заезжал, посидел со мной на кухне, позавтракал, снова начал какие-то бредни про свою эту общину, «Последнюю надежду», успокаивал меня, что все почти закончилось, что он ненадолго должен уехать. Затем собрал вещи и был таков. Я не в том возрасте, чтобы силой удерживать его. Да и он совершеннолетний, пусть несет ответственность за свою жизнь. Я уже давно ничего не контролирую в этой семье. Десять минут назад Адам переступил этот порог, – указал Виктор на входную дверь своей трубкой.

– У вас есть версии, куда он мог поехать?

– Честно, я уже ничего не понимаю… Куда его все время несет? Почему дома не сидится? Весь в мать. К сожалению, он мало что мне рассказывает в последнее время.

Я так и не вошла в квартиру. Виктору поверила – Адаму здесь делать было нечего, и я начала догадываться, где могу с ним пересечься. Его отец еще немного помялся в задумчивости и произнес перед тем, как мы попрощались:

– Знаете, что? Ищите его у Евы, где бы она ни была. Больше у меня версий нет.

Я вышла на улицу, мартовский день был в самом разгаре: солнце слепило, голубое небо над городом не имело ни единого облачка. Порыв ветра всколыхнул мои волосы, в его свежести я приободрилась. Птицы распевали свои первые весенние гимны, рассевшись по выступам крыш и статуям в парках. Я чувствовала, что близка к развязке. Десять минут назад Адам переступил этот порог. У него почти не было форы, но я понятия не имела, где его искать, поэтому отправилась туда, куда планировала изначально, – в общину. Последней надеждой было для меня найти то, о чем не знали ни полиция, ни сектанты: дрон, застрявший на дереве, оставленный Адамом при бегстве, который продолжал запись, сколько хватало аккумуляторов. Пока хозяин лежал в больнице, снять его было некому. О нем знала только я.

Глава 17.

В поисках доказательств

Улыбайся, не доставляй беде удовольствия.

Г. Г. Маркес, «Любовь во время чумы»

Три часа в дороге – это волшебство погружения в собственные мысли, манящая беззаботность, эгоизм бездействия. По пути в общину я, придерживая руль, поглядывая вперед, могла полностью раствориться в размышлениях, чувствуя свободу и безнаказанность за свое безделье. Я, привыкшая заниматься одновременно несколькими делами, чтобы все успевать, быть продуктивной в этом хаотичном, суетном современном мире, могла позволить себе наконец расслабиться. От меня сейчас ничего не зависело, кроме скорости автомобиля. Я вспомнила наш с Эмильеном первый поцелуй в баре, первую совместную ночь у него дома. Вспомнила и вчерашнюю ночевку в арендованной квартирке. Я никогда не знала точного количества связей моего друга, но опыта у него было хоть отбавляй. Казалось, с каждой ночью он набирает обороты, открывается больше, повышает ставки.

После всех соитий с бывшим я думала, что меня уже ничем не удивить: Фредерик ведь был настоящим извращенцем. Но Эмильен, напившись вина, превращался в зверя, и я была рада, что зверь этот не руку на меня поднимает, а набрасывается для удовлетворения потребностей – своих и моих. Я открыла своего друга с совершенно другой стороны, думая до этого, что знаю о нем все. Он утолял вожделение, используя мое тело. Обходительный джентльмен при дневном свете превращался в исполнителя желаний при луне. Фредерик еще иногда писал мне, но я обрывала его попытки на корню – я в отношениях, твои измены осточертели, и вообще, я переехала, перестань пасти мой дом, как маньяк-потрошитель. Моя мать тебе больше не откроет.

Пока я ехала в «Последнюю надежду», он снова позвонил. Суммарно за прошедшие сутки три десятка раз. А ведь было время, когда я так же унижалась. Только вот я не изменяла Фредерику и не заслужила того, что теперь сама вытворяла с ним. Игнорировать нужно решительно, бросать категорически, расставаться бескомпромиссно. Никакой дружбы, никаких встреч, даже через год-два. Бывшие – это оставленные позади засечки на шкале неудач. Предал – гори в аду, не меньше. Любви ведь не будет без уважения, а без любви не встретишь старость вместе. Признаться честно, я смаковала свою победу: каким же удовольствием было так резко бросить его и тут же оказаться в объятиях другого! Это была месть за каждую измену.

От всех этих мыслей я была в таком замечательном расположении духа, что, услышав очередной звонок от Фредерика, решила взять трубку, насладиться мелодичной песней надоевших пустых извинений.

– Слушаю? Кто звонит?

– В смысле кто? Ты уже удалила мой номер? – начал с истерики Фредерик.

– А зачем он мне? Какой от тебя толк, мы расстались, я уже живу с другим парнем, мы съехались, а ты все звонишь!

– Мия, это произошло за два дня, уверен, это поспешное решение, чтобы позлить меня. Поверь, тебе удалось, я сам не свой. Прости же меня наконец! Бросай своего первого встречного, ты не могла найти парня так быстро при мне, начнем сначала, я изменился!

Фредерик унижался, его робеющий голос смердел слабостью, теперь он окончательно потерял всякую репутацию и уважение – сначала как любовник, теперь и как мужчина. Из разговора я поняла, что он не ожидал таких кардинальных действий, да и его