О пионеры! - Уилла Сиберт Кэсер

сам кузнец своего несчастья, почти не приходило ему в голову. Фрэнк взялся за винтовку, обуреваемый самыми мрачными фантазиями, однако остолбенел бы от ужаса, скажи ему кто-нибудь, что есть хотя бы малейшая вероятность их воплотить.

Он медленно подошел к садовой калитке, постоял в растерянности, потом вернулся по своим следам, осмотрел амбар и сеновал. Никого не найдя, Фрэнк вышел на дорогу и двинулся пешей тропинкой вдоль сада. Живая изгородь здесь была такой густой, что приходилось зарыться лицом в листву, чтобы рассмотреть находящееся по ту сторону. В лунном свете перед Фрэнком расстилался совершенно пустой путь, и в мыслях он уже дошел до перелаза, где вечно ошивается Эмиль Бергсон. Почему же тот оставил свою лошадь у Фрэнка в конюшне?..

На углу пшеничного поля, где живая изгородь заканчивалась и тропа вела дальше через пастбище к ферме Бергсонов, Фрэнк остановился. В теплом, неподвижном ночном воздухе он услышал невнятное бормотание, похожее на журчание ручья, когда тот спокойно течет по ровному песчаному дну. Фрэнк затаил дыхание и напряг слух, однако все стихло. Его била дрожь. Уперев винтовку прикладом в землю, он осторожно раздвинул листья и уставился на два темных силуэта, лежащих на траве в тени шелковицы. Казалось, те вот-вот почувствуют взгляд наблюдателя, ощутят его дыхание – но нет, они ничего не замечали. И тогда Фрэнк, склонный все видеть в более мрачном свете, чем на самом деле, впервые захотел увериться в обратном. Ведь в тени запросто может лежать одна из девушек с фермы Бергсонов…

Вновь зажурчало бормотание. На этот раз Фрэнк расслышал лучше, и кровь бросилась ему в голову. Он стал действовать, не задумываясь, как человек посреди пожара: вскинув винтовку, трижды выстрелил и остановился, сам не понимая почему. Когда стрелял, он ничего не видел – не то зажмурился, не то закружилась голова. Вроде бы одновременно со вторым выстрелом послышался крик, но Фрэнк не был в этом уверен. Он вновь посмотрел сквозь листву на два темных силуэта под деревом. Те лежали немного поодаль друг от друга, совершенно неподвижно… Нет: когда сквозь ветви пробился свет луны, Фрэнк увидел, как рука мужчины конвульсивно хватается за траву.

Женщина внезапно шевельнулась и закричала, а потом еще и еще. Она жива! Она ползет к изгороди!.. Фрэнк выронил винтовку и бросился прочь по тропинке, задыхаясь и спотыкаясь. Никогда и в мыслях у него не было такого чудовищного зрелища! Вслед ему неслись крики – все более тихие и хриплые, словно женщина задыхалась. Фрэнк упал на колени возле изгороди и, съежившись, как кролик, стал прислушиваться: все тише, тише, теперь поскуливание, стон, еще один – и больше ни звука. Кое-как поднявшись на ноги, он вновь бросился бежать, стеная и бормоча молитвы.

Привычная дорога привела Фрэнка к дому, где его ярость всегда находила утешение. При виде открытой двери он отпрянул. Фрэнк понимал, что кого-то убил, что в саду стонет и истекает кровью женщина, но лишь теперь осознал, что убил жену.

Перед ним была распахнутая калитка. Он схватился за голову. Куда бежать?.. В отчаянии он поднял голову к небесам.

– Святая Богородица, избавь ее от страданий! Она была хорошей девушкой – не мучай ее!

Фрэнк любил воображать себя в драматических ситуациях, однако теперь, стоя у ветряной мельницы, на ярко освещенном пространстве между домом и амбаром, перед чернеющим дверным проемом, он не видел себя со стороны. В этот момент он больше всего походил на зайца, которого обступают псы, и, словно заяц, метался по залитому лунным светом пространству, пока не догадался отправиться в конюшню за лошадью – темный дом страшил. Он взял лошадь Эмиля – застегнуть уздечку на своей ему сейчас было не под силу, – с третьей попытки забрался в седло и поскакал в Хановер. Попасть бы на поезд в час ночи, а там хватит денег доехать до Омахи.

Пока более равнодушная часть его мозга в отупении обдумывала этот план, все чувства Фрэнка сосредоточились на криках, вновь и вновь повторявшихся в памяти. Он бросился бы обратно в сад, к ней, если бы не ужас – ужас перед тем, что она еще остается собой, еще мучается. Израненная женщина истекала кровью в его саду – и именно оттого, что это женщина, Фрэнку было страшно. Ранить женщину – немыслимо! Он скорее отдал бы себя на растерзание диким зверям, чем смотреть, как она ползет по саду. Ну почему, почему она повела себя так безрассудно? Ведь знала, что в гневе он безумен. Не раз сама отбирала и прятала от него винтовку. Однажды та даже выстрелила, пока они вырывали ее друг у друга из рук, а Мари не испугалась. Почему же, зная его, она не вела себя осторожнее? Ведь впереди у нее было целое лето, чтобы любить Эмиля Бергсона, не рискуя! Наверное, она и со Смиркой встречалась там же, в саду… Не важно – пусть бы встречалась хоть со всеми мужчинами высокогорья, лишь бы не завела Фрэнка в это чудовищное положение.

Его терзали угрызения совести. Никогда он всерьез не верил своим фантазиям насчет Мари и знал, что поступает несправедливо. Желая как следует обдумать и осознать эту мысль, он даже осадил лошадь. Фрэнк понимал, что виноват. Три года он пытался сломить дух Мари. Ее привычка во всем видеть лучшее казалась ему сентиментальной чепухой. Фрэнк хотел, чтобы жена возмущалась тем, как он растрачивает свои лучшие годы среди тупых, ничего не понимающих фермеров, а она находила их вполне хорошими людьми. Случись Фрэнку разбогатеть, он накупил бы ей красивых нарядов, повез бы в Калифорнию в пульмановском вагоне и обращался бы с ней как с леди, но пока этот день не настал, Мари полагалось чувствовать, что жизнь жестока и несправедлива. Он своими руками пытался сделать ее жизнь именно такой, отказывая в маленьких удовольствиях, которые она с таким упорством себе отвоевывала. Мари была твердо намерена радоваться даже самым ничтожным пустякам. Когда она впервые вошла в жизнь Фрэнка, с таким обожанием, с такой верой в него… Он в гневе ударил кобылу кулаком. Зачем Мари вынудила его совершить такой страшный поступок? За что навлекла на него эту беду?

Несчастье отняло у него все силы. К горлу подкатила тошнота. В ушах вновь зазвучали крики.

– Мария! – прорыдал он. – Мария!..

На полпути к Хановеру его укачало и вырвало. Когда дурнота миновала, Фрэнк продолжил путь, думая лишь о том, как ему плохо и до чего хочется прийти в утешающие объятия жены, а