О пионеры! - Уилла Сиберт Кэсер

VIII

Спустившись из своей каморки в четыре часа утра, Айвар увидел кобылу Эмиля, изнуренную и взмыленную, с порванной уздечкой. Она стояла у двери конюшни и подбирала с земли разбросанные пучки сена. Старик испугался. Завел кобылу в стойло, задал ей овса и поспешил со всей скоростью, на какую были способны его кривые ноги, по тропинке, ведущей к ближайшим соседям.

– С мальчиком беда, какое-то несчастье с ним приключилось! В здравом уме он никогда бы не довел до такого свою кобылу, это на него не похоже, – бормотал Айвар, торопливо шагая босыми ногами по короткой влажной траве пастбища.

Тем временем первые длинные лучи солнца протянулись сквозь ветви деревьев в сад, к двум покрытым росой неподвижным фигурам. Произошедшее ночью было ясно написано на траве и белых ягодах шелковицы, покрытых темными пятнами. Для Эмиля все кончилось быстро: пуля попала в сердце, он перекатился на спину и умер. Его лицо было обращено к небу, брови нахмурены, словно в последний миг он понял – что-то случилось.

С Мари Шабата судьба обошлась не так милосердно. Одна пуля пробила ей правое легкое, другая перебила сонную артерию. Мари поднялась и добрела до изгороди, оставляя за собой кровавый след, а там упала, обливаясь кровью. Обратно вел другой, более широкий след: она ползла по траве к Эмилю. После этого мучения закончились: она положила голову любимому на грудь, взяла его руку в свои и тихо истекла кровью.

Теперь Мари лежала на правом боку в естественной, расслабленной позе, щекой на плече Эмиля. Ее лицо выражало неописуемое удовлетворение: рот приоткрыт, веки легко опущены, словно она замечталась или дремлет. Улегшись рядом с Эмилем, она, похоже, больше не шевелилась. Его рука, которую Мари сжимала в своих, была покрыта темными пятнами от ее поцелуев.

Но скользкая запятнанная трава и потемневшие ягоды шелковицы рассказывали лишь половину истории. Над телами Мари и Эмиля две бабочки с люцернового поля Фрэнка порхали среди переплетающихся теней, то опускаясь, то взвиваясь ввысь, то сближаясь, то удаляясь. В высокой траве у изгороди последние цветы шиповника раскрыли свои розовые сердца навстречу смерти.

Дойдя до тропинки, идущей вдоль изгороди, Айвар увидел брошенную Фрэнком винтовку. Тогда он раздвинул ветви, заглянул в сад – и рухнул на колени как подкошенный, простонав:

– Боже милостивый!

Александра тем утром тоже встала рано – ее разбудила тревога за Эмиля. Поднявшись к нему в комнату, она увидела в окно, как по тропинке от фермы Шабата бежит Айвар, спотыкаясь и раскачиваясь из стороны в сторону, будто пьяный. Однако он никогда не пил, и Александра подумала, что у него очередной припадок, вероятно, особенно жестокий. Она сбежала вниз и поспешила навстречу, чтобы спрятать его от глаз домашних. Старик упал к ее ногам, схватил за руку и, опустив косматую голову, прорыдал:

– Беда, госпожа, беда! Грех и смерть на головы молодых! Господи помилуй!

Часть V. Александра

I

Айвар сидел в амбаре, чинил упряжь в свете фонаря и повторял про себя сто первый псалом. Шел октябрь, и хотя было всего пять часов пополудни, стоял сумрак: небо затянули черные грозовые тучи, принесшие с собой холодный ветер и ливни. На старике была длинная куртка из буйволовой кожи, и время от времени он прерывал работу, чтобы погреть руки у фонаря. Неожиданно в амбар влетела, словно ветром принесло, женщина в облаке дождевых капель – Сигна в мужском пальто и сапогах поверх туфель. Когда пришла беда, она вернулась, потому что только от нее Александра готова была принимать самую личную помощь, и Сигна с мужем решили остаться при хозяйке до зимы. С тех пор как высокогорье потрясло известие о чудовищном событии, произошедшем во фруктовом саду Фрэнка Шабата, прошло уже три месяца.

– Айвар! – воскликнула Сигна, утирая мокрое лицо. – Ты не знаешь, где она?

Старик отложил нож.

– Кто – госпожа?

– Да. Ушла около трех – я видела в окно, как она идет через поля в легком платье и соломенной шляпе. А теперь такая буря! Я думала, что она ушла к миссис Хиллер, и после грозы сразу туда позвонила, но ее там сегодня не видели. Боюсь, она где-то бродит и замерзнет до смерти.

Айвар надел шапку и взял фонарь.

– Ja, ja[15], посмотрим. Запрягу кобылу мальчика в тележку, и поедем.

Сигна последовала за Айваром в конюшню. От холода и волнения ее трясло.

– Куда она могла пойти, как думаешь, Айвар?

Старик аккуратно снял упряжь с крючка.

– Откуда же мне знать?

– Думаешь, она на кладбище? – настаивала Сигна. – Вот и я тоже. Ах, была бы она собой!.. Подумать только: Александра Бергсон дошла до того, что я вынуждена указывать ей, когда есть, а когда укладываться спать!

– Терпение, сестра, терпение, – негромко ответил Айвар, вкладывая удила лошади в рот. – Когда телесные глаза закрыты, открываются очи духа. Она получит послание от ушедших и обретет душевный мир, а до тех пор нам нужно потерпеть. Мы с тобой – единственные, чьи слова имеют для нее вес. Она нам доверяет.

– Какие страшные три месяца! – Сигна подняла фонарь повыше, чтобы Айвару было удобнее застегивать ремни. – Несправедливо, что мы все так страдаем. Всех-то за что наказывать? Согрешили ведь не мы. Кажется, хорошие времена уже никогда не вернутся…

Айвар лишь глубоко вздохнул и, наклонившись, вынул из большого пальца на ноге колючку паслена.

– Айвар, скажи, почему ты ходишь босиком? – неожиданно спросила Сигна. – Все время, пока жила в доме, хотела тебя спросить. Для покаяния?

– Нет, сестра, в угоду телу. С юности сильное, непокорное тело влекло меня ко всевозможным соблазнам, которые не отступают и теперь. Пришлось в чем-то пойти ему навстречу, а ноги, по моему представлению, – свободные члены. В десяти заповедях на их счет ничего не сказано. Руки, язык, глаза, сердце – все телесные желания надлежит обуздывать, а ноги свободны. Я потакаю им, никому не причиняя вреда. Могу даже ходить по грязи, когда обуревают низменные желания, – ведь ноги легко отмыть.

Сигна не рассмеялась и задумчиво последовала за Айваром в сарай, где помогала держать оглобли, пока старик запрягал лошадь.

– Ты всегда был хозяйке хорошим другом, – негромко проговорила Сигна.

– И ты, благослови тебя Господь, – откликнулся Айвар, забрался в телегу и поставил фонарь под клеенчатое покрывало. – Ну, поедем мокнуть, девочка моя, – сказал он лошади и