Прощай, Анна К. - Лера Манович

Мать похудела на пять килограммов, стала дымить как паровоз и через месяц притащила в нашу квартиру существо с бородой, единственным достоинством которого была молодость. Мой предполагаемый отчим был старше меня на семь лет и на пятнадцать моложе матери. Но главным его недостатком был не огромный, больше, чем у меня, зад и не глаза, один из которых смотрел прямо, а другой никак не хотел быть ему параллельным. Главным его недостатком была уверенность в том, что он великий живописец.

Мать откопала его на каком-то сраном вернисаже. Очевидно, это была связь от отчаяния.

Это был какой-то адский пачкун. Но очень трудолюбивый. Я не раз замечала: чем менее талантлив человек, тем он усидчивее. Не считая гениев. Парень был явно не гений.

Днем он подрабатывал в автосервисе, а когда приходил домой, почти сразу садился писать. Так мама говорила: он пишет. Живописцы, окуните ваши кисти, блин. Вся квартира провоняла уайт-спиритом и красками.

Каждый вечер он изводил холст, чтоб написать очередную невменяемую херню. Иногда мамаша покупала ему холсты! Потом он и она подолгу обсуждали, что они там, в этом говне видят. Наверное, мать пыталась с ним исправить ошибки, допущенные с папашей. Типа интересоваться духовной жизнью своего мужика. Если бы мать заглянула в мои оценки, она бы увидела намного больше интересного.

Кажется, они с этим мазилой даже не трахались. Иногда я прислушивалась – из их комнаты доносился только адский храп великого живописца. Поначалу они пытались и меня призвать к обсуждению полотен. Пока я не процитировала фразу, которую вычитала в какой-то рецензии на выставку современного искусства: «Этой инсталляцией автор как бы говорит зрителю: я ебанулся». Отличная, по-моему, фразочка. Пачкун захихикал. А вот мамаша пришла в ярость. И на худсовет меня больше не звали.

Постепенно мы с ним сдружились. И мне даже понравилась одна его картина: просто стол и коричневая настольная лампа. Желтое пятно света на столе. И в пятне – муха. Муха была нарисована клево. Вообще картина была такая же шизоидная, как и все предыдущие, но в ней что-то было.

Иногда мать задерживалась на работе, и мы с пачкуном готовили ужин. Он, кстати, неплохо готовил. Вместо долбаных холстов он стал приносить по вечерам пиво и копченую колбасу. С ним было даже весело. Жаль только, что когда у парня огромная жопа и он не может посмотреть тебе в глаза, влюбиться проблематично.

И вот тут-то мамаша взбесилась и выставила его. Причем обставила все так, что она перестала видеть в нем перспективу, так как он мало работает и пьет много пива. Вот это было реально смешно.

На прощание он подарил мне картину с мухой.

После ухода живописца мать рехнулась окончательно. Стала часами висеть на телефоне и со всеми обсуждать одно и то же: отца и его новую пассию. При этом она страшно хохотала и курила прямо на кухне.

«Некоторые эпизоды я даже вспоминать не хочу», – говорила она в телефон и тут же переходила к рассказу о том, что не хотела даже вспоминать. Со временем это превратилось в какой-то долбаный театр. Мать перестала импровизировать и говорила блоками один и тот же текст. Надеюсь, разным людям.

Хорошо, что наступило лето. Я жила на студенческой турбазе и за мной ухаживало сразу несколько чуваков с нашего курса. По выходным мамаша приваливала к нам на автобусе, потому что ей типа тоже надо было отдохнуть, бросала вещи на моей койке и шла с нами на пляж.

Надо сказать, несмотря на сорок два года и двадцать лет мучений с папашей, в купальнике она выглядела зашибенно. На нее в одежде особо и не обратишь внимания: маленькая, морда темная, прокуренная. Но вот когда она медленно проходила по пляжу и ныряла с обрыва в реку – мужики просто голову сворачивали.

Короче, сидим мы на пляже, грызем кукурузу: я, мамаша, Гипс и Юджин. Юджин рассказывал что-то о нашем общем знакомом, который спортом профессионально занимался, а потом бросил, и его так разнесло, что узнать нельзя. И что типа если заниматься спортом, это надо всю жизнь. А иначе лучше и не заниматься. Это как балет.

И вот тут мамаша услышала слово «балет». Балет – ее больное место. Она в детстве не поступила в балетную школу. У нее были отличные данные, но слабое сердце. И она все эти стойки и позиции до сих пор помнит.

И вот моя мамаша встает, кидает кукурузу в кусты, элегантно выковыривает то, что застряло между зубами, и говорит:

– А я и сейчас могу сесть на шпагат. – И начинает раздвигать ноги.

Юджин и Гипс смотрят на нее как загипнотизированные.

– Надеюсь, это будет не поперечный шпагат, – говорю я.

– Нет. Начнем с простого, – говорит мать.

– Может, не надо? – говорю я.

– Да лан, пусть, – говорит Гипс.

И вот моя мамаша начинает растопыриваться над песком в долбаном шпагате. И Юджин смотрит так, в общем, он парень интеллигентный, а вот Гипс смотрит в совершенно конкретное место, пялится, как оно раздвигается как циркуль. В общем-то, нелегко так раздвигается. И я вспоминаю, как однажды мамаше вступило в поясницу и как она ползала раскоряченная по квартире несколько дней. И вот я даже не знаю, боюсь я сейчас этого или желаю.

Но все раздвигается благополучно, мамаша зависает этим своим местом в трех сантиметрах от песка, что практически победа. И все такие сидят, как на картине «Явление Христа народу».

– Отлично, – говорю я. – Мама, ты в отличной форме.

Она встает со шпагата, отряхивает с бедер песок и удовлетворенно закуривает.

И тут Гипс с похабным выражением лица спрашивает:

– А поперечный можете?

– Можем, – говорю я. – Но это будет дорого стоить.

– Ты на физре через козла перепрыгнуть не можешь, – говорит Гипс. – Я не у тебя спрашиваю.

Я делаю мамаше знак, надеясь, что она и сама понимает, что поперечный шпагат – это перебор. Но мамаша закапывает окурок в песок, становится в стойку и, глядя Гипсу в глаза, начинает опять растопыриваться на песке. Компании на пляже разворачиваются в нашу сторону. Это реально магическая картина: Гипс и моя мамаша, расползающаяся на песке. Думаю, не отдавая себе отчета, она мстит мне за своего жопастого пачкуна. Потому что пачкун реально втрескался в меня тогда. Даже пытался отловить, когда я выходила из ванной после душа. Мамаша почуяла это, у нее звериное чутье. И вот теперь мстит, раскорячиваясь перед Гипсом. И этот болван смотрит