Прощай, Анна К. - Лера Манович

он внизу сторожил. И как меня тогда не шарахнуло? Я потом видел одного парня, которого шарахнуло. Полголовы не было. Вместо черепа какой-то пластик. И руки не было по самое плечо. Страшная вещь электричество. Когда меня снимали с вагона, мать внизу белая стояла. Виталик у нас месяц не появлялся.

Потом, когда у матери инсульт случился, именно Виталик помогал загружать ее в машину. Мать не могла говорить, но мне казалось, она косилась на него с ненавистью. Матери уже нет. А Виталик – вот он, есть.

Ну, короче, выпили мы и стали лазить в «Одноклассниках». Точнее, Виталик лазил. Он любит. Сядет как царь, кликает по фоткам и говорит:

– Этой бы я вдул. Этой нет. Этой бы вдул…

Как будто все они согласны.

В этот раз у него было паршивое настроение. Он пил водку с соком, щелкал мышкой и бубнил:

– Жаба. Жаба. Фу, жаба. Фу-у…

Вдруг замолчал. Потом говорит:

– А этой бы вдул! Зазырь!

Оборачиваюсь – а там она! Блин, я не знаю, по какой теории вероятности он на нее попал! Я ее месяц в Сети искал – и бесполезно. Короче, там она.

А Виталик сидит и так противно возит курсором по ее лицу:

– Бля, посмотри. Вот это рот! И морда умная. Я тупых не люблю. А эта красивая, и морда умная.

– У нее отец профессор, – сказал я.

– Чё? – Виталик развернулся в кресле на колесиках и уставился на меня. – Ты чё, ей вдул?

– Да пошел ты!

– Не дала? – он загоготал.

– Иди на хер, – сказал я.

– Ну-ка, ну-ка, ща еще фотки позырим, – сказал он и добавил: – Bay! Она еще и на флейте играет! Менуэт!

Обернулся:

– Чё, детка, сыграла она на твоей флейте менуэт, а?

Ну, тут на меня нашло. Я подскочил и ударил его в плечо. Одно колесико с хрустом подломилось, и кресло перекосило. Я уперся в спинку и опрокинул Виталика на пол. Он с гулким звуком стукнулся затылком о паркет.

– Вообще придурок?!

– Вали домой на хер!

– Да уж пойду, – он тяжело встал. – А ты лузер.

Виталик подошел к столу, слил в стакан последнюю водку. Выпил. Постоял, глядя в окно. Видно было, что уходить ему неохота.

– Ты ее любишь, чё ль?

– Иди ты!

– На фиг она тебе? Профессорская дочка. Снобиха, небось.

– Сейчас вломлю тебе!

Он почесал затылок.

– Чё делать будешь?

– К экзамену готовиться.

Он заржал:

– Ну-ну.

Постоял.

– Ладно. Пойду. Все равно водка кончилась.

* * *

Не знаю, можно ли любить человека, которого знаешь один день. Мать говорила, это не любовь. Влюбленность. Не знаю. Какой-то сраный один день. Даже не неделя. Взять его и выкинуть. И вдруг понимаешь, что тогда не останется ничего. Вот бывает такое, что как будто все предыдущее было ради этого дня. И если его выкинуть – не остается ничего.

Виталик тогда завис на квартире у какой-то бабы. Ее муж уехал в командировку. И у них наступил медовый месяц. Виталик не звонил даже. Видно, затянуло. Вообще, Виталик трепло. Мне иногда кажется, у него все эти романы, чтоб только потом попиздеть. Что он даже из кровати раньше выскакивает, так ему не терпится побежать скорее и все растрепать. Но тут он пропал.

Я шатался по Москве. У кинотеатра на Арбате кто-то тронул меня за плечо:

– В кино хотите? Бесплатно. Билет пропадает.

Там какой-то сраный кинофестиваль был. На крутые фильмы билеты фиг достанешь. А это, видно, лажа какая-то. Бразильская. На улице было жарко. «Хер с ним, – подумал. – Посижу в прохладе».

В зале людей мало было. Фильм сначала ничего такой, как мужика без головы нашли и не могут опознать. А голову какой-то хрен нашел и в холодильнике у себя держит. И там мать этого, который пропал, все время готовит к обеду гаспачо. Суп такой. Каждые пятнадцать минут они жрут гаспачо.

Мне тоже жрать захотелось. Пойду, думаю, домой. Пельмени сварю. И я стал пробираться к выходу. А там она. Коленки подобрала, чтоб я прошел. И – хруст! На туфли ее наступил. Она, когда фильм начала смотреть, туфли сняла. Короче, каблук отвалился. И она так улыбнулась и говорит:

– Вы искалечили мои туфли.

На «вы».

Я говорю:

– Извините. Я починю.

А она:

– Я хочу фильм досмотреть.

А я:

– Как хотите.

И сел рядом. Не знаю, откуда такая наглость у меня взялась.

Потом она в «Шоколаднице» сидела, а я бегал с ее туфлей по этому долбаному Арбату, искал мастерскую. Чертово место – негде туфли починить. Зашел в киоск, купил моментальный клей и сам каблук приклеил. Вернулся с туфлей.

Она смеется:

– Ты как принц из «Золушки».

На «ты» уже. Классная. Простая, хоть и на фестивали эти ходит. Не то что наши, все на сложных щах. Провожать ее пошел. Она прямо в подъезде меня поцеловала. Сама. Я даже растерялся. Стою, как мальчишка. Она смеется. Потом говорит:

– Мои на даче. Зайдешь?

– Ладно, – говорю. Сам офигеваю.

Зашел. Разуваюсь и радуюсь, что с утра новые кроссовки надел. Старые внутри такие, что сквозь землю провалиться. Вот, думаю, хоть раз пруха.

Квартира огромная. Куча книг. Портреты какие-то по стенам.

– Это твой отец? – говорю.

Она ржет:

– Это Хэм.

– Негр, что ли?

Ржет.

В общем, она сама начала. Я даже сообразить ничего не успел. Меня от вина на голодный желудок быстро развезло. Смотрю – брюки расстегнула. Руки ее помню. Маленькие, почти детские, с красными ногтями. Я красивее рук не видел. Вот правда. Не знаю, что в них такого, но у меня встал бы от одних рук. Но она, вообще, вся красивая. Глаза подняла и смотрит.

И вот тут, блин, не знаю, что на меня нашло. Как будто долбаный Виталькин голос заговорил в голове: «Чувак. Это решающий момент. Или ты сейчас делаешь так, чтоб у нее снесло крышу, или ты эту девочку больше не увидишь. Запомни: самые тонкие, самые фифочки – самые сучки. Это по Фрейду. У них в башке такое! Их стихами не проймешь. Их подчинить надо. Вот у меня одна библиотекарша была…» В общем, мне очень надо было ее подчинить. Сразу. Это был вопрос жизни и смерти. Я поставил стакан, крепко так взял ее за плечи и на ухо ей прошептал:

– Хочешь меня, сука?

Она вначале не расслышала:

– Что?

Ну, я уже землю потерял. Повторил. Даже не повторил. Круче загнул.

И вдруг она весело так сказала:

– Пошел вон!

Я даже сначала не понял.

– Чё? – говорю.

А она все