Прощай, Анна К. - Лера Манович

– Пошел вон, быдло.

Я что-то лепетать начал, а она:

– Я сейчас охрану вызову.

У меня и другие романы были недлинные. Но этот был самый короткий.

* * *

Я выпил еще томатного сока. Глядя на ее фотографию, расстегнул ремень. Она смотрела на меня, улыбалась и как будто говорила: «Пошел вон, быдло». Нет. Она говорила: «Я хочу тебя, прекрасное быдло!»

Виталик забыл закрыть свою чертову страницу. Я сел и открыл его переписку. Этот долбаный мудак писал девушкам романтичные письма, слал открытки с котиками и даже стихи! Что-то ударило мне в голову, и пальцы сами забегали по клавишам. Я не стеснялся в выражениях. Я, точнее, Виталик имел этих чертовых шлюх во всех позах, они хрипели и захлебывались. Я ждал, что кто-то ответит. Возмутится: «Что?!» Мне хотелось поговорить. Но никто не отвечал. Девки лыбились с фотографий в обрамлении веселеньких рамочек и сраных цветочков. Казалось, я оскорблял могилы.

Майка прилипла к телу. Я в последний раз нажал «Enter» и пошел в ванную освежиться.

От горячей воды знобило. Я закрыл глаза и нырнул. Загадочно гудела канализация, слышались стеклянные, далекие шумы. Как будто из других миров. В детстве мне нравилось слушать эти звуки. Панельное чрево дома шевелило кишками, пищало голосами – лилипутскими и басовыми, вздрагивало эхом.

Как-то наш сосед по даче катал меня на моторной лодке. Мне было лет тринадцать. Теплый ветер дул в лицо. Помню, тогда я загадал, что хотел бы лет через пять мчаться вот так же в лодке рядом с любимой женщиной. Лодка проржавела. Женщины были недостаточно любимые.

Я вынырнул. Вынул пробку. Голова была налита чугуном. Длинные мокрые патлы свисали на плечи. Вода уходила, и спина стала замерзать. Я дотянулся до полки, взял фен и стал сушить волосы.

Закрыв глаза, я мчался по реке. Синие стрекозы проносились мимо, шурша сухими крыльями. Круглые листья кувшинок покачивались в затонах. Рядом со мной была она. Я ее не видел, но точно знал, что она рядом. Ее маленькая рука с красными ногтями дотронулась до моего члена. Я вздрогнул и уронил фен.

* * *

Две первокурсницы топтались у металлического стола.

– Бли-ин, сколько ему лет-то?

– Лет восемнадцать.

– Такой красивый.

– Его током убило.

– Электрик, что ли?

– Не. Фен в ванную уронил.

– Самоубийца? Вот придурок.

– Ты б такому дала?

– Мертвому?

– Дура, что ли? Живому.

– А чё – он красивый.

– Слушай, а я слышала, что когда током мужика убивает, у него несколько часов потом эрекция.

– Да лан.

– Серьезно.

Вторая осторожно приподняла простыню. Присвистнула.

– Во дурак!

– Ага.

– Жил бы и радовался.

– Ага.

– Хочешь потрогать?

– Ты дура?!

– А чё такого? Мы ж медики.

– Перчатки надень.

– Да зачем.

* * *

Я не мог видеть, но отвечаю: маленькая рука с красными ногтями потрогала мой член!

На самом деле я много стихов знаю. Мне мама читала в детстве, у меня память отличная. Вот этот, например: «Недаром на каждой тропинке, где милый ботинок ступал, „красивая девочка Лида“ в отчаяньи он написал». Там можно любое имя подставить. Ее, например. И тогда бы она меня не выставила. А рассмеялась бы своим звонким смехом. И мы были бы счастливы, офигенно счастливы. А Хемингуэй – великий американский писатель, а не негр. Как будто я не знаю. Эрнест зовут. А как ее звали? Черт, совсем не могу вспомнить, как ее звали. Лучше, чтоб из двух слогов. Потому что Лида из двух слогов. А Виталик – тупой мудак!

Мокасины

Когда пришел батюшка, решились снять крышку с гроба. Олег лежал, будто снова уменьшившийся до мальчика, с темным от загара и смерти лицом. Густые, выгоревшие на крымском солнце волосы примялись ко лбу. Отец Олега, прямой и черный от горя, провел по ним ладонью. Волосы приподнялись и будто ожили.

Мать стояла справа от гроба и виновато улыбалась. Опасаясь, что она сойдет с ума, родственники-врачи напичкали ее транквилизаторами. Единственный сын.

Батюшка замолчал, мать Олега кивнула мне, и мы вышли в коридор.

Не переставая улыбаться, она протянула деньги:

– Купи мне прокладки.

Просьба была настолько неожиданной, что я переспросила.

– Прокладки мне купи, – повторила она. – Месячные начались.

На лестничной площадке между этажами стояла девушка. Быстро оглянулась. Искусанные губы, заплаканное лицо. Юля. На десять лет старше Олега, на десять младше его отца. Оба ее любили.

Я шла в аптеку, и в голове всплывали воспоминания, совершенно неуместные сейчас, когда Олег лежал в гробу.

В университете приятели уважительно над ним посмеивались. За любвеобильность и исключительные мужские способности он получил прозвище Секс. Была история с девушкой из очень приличной семьи, к которой Олег прибился ради удобства и домашних обедов. Девушка сделала аборт. Это случилось всего полгода назад, никто не знал, что это был последний шанс Олега стать отцом.

Вспомнила нас маленькими, двенадцатилетними. Как ловили рыбу на Хопре самодельными удочками. У Олега пузатый и слишком короткий поплавок все время заваливался набок. А у меня клевало и клевало. И Олег в детской зависти кричал в сторону палаток:

– Папа, у меня опять не стоит!

Родители отвечали дружным хохотом, а мы не понимали, что их смешило.

Мы выросли вместе и потому не могли распознавать друг в друге мужское и женское. Был всего один эпизод. В очередном походе на байдарках.

Мы сидели в палатке и ждали, когда кончится дождь. По брезентовой стенке палатки ползал шмель. Олег поддевал его травинкой, и шмель недовольно гудел.

– Оставь его в покое, – сказала я.

Он послушно выбросил травинку и лег рядом. Дождь падал веселыми косыми штрихами. Трава блестела на солнце, уже пробивавшемся из-за туч. Пахло соснами и мокрой землей. Олег погладил меня по голой ноге. Снизу вверх. У него были взрослые руки. Я оцепенела, но сделала вид, что ничего не произошло. Он сделал вид, что ничего не сделал. Дождь кончился. Спустя семь лет Олега убили.

Прокладки были в зеленых, розовых и фиолетовых упаковках. Я купила зеленую с веселой ромашкой. Мужчина и женщина ослепительно улыбались с рекламного плаката презервативов, радуясь, что у их любви не будет плодов.

Последний раз видела его в конце лета. Олег приезжал к нам на турбазу. Неузнаваемо высокий и широкоплечий. На нем были модные мокасины из рыжей кожи. В те нищие перестроечные времена такая обувь стоила бешеных денег.

Покатались на лодке. Я смотрела на его руки, когда он греб.

– Все принца ждешь? – спросил он и подмигнул. – А вдруг я и есть принц?

– Смотри,