Евгений Онегин. Престиж и предрассудки - Юлия Фёдоровна Ивлиева

Ленский рассеянно кивнул, с любопытством посмотрев на друга.

– Я не смотрел на приданое. Я люблю Ольгу. Но… да, за них дают разное приданое… так распорядился отец. – Он снова посмотрел на экипаж возле дома с коричневой крышей. Модест тем временем скрылся в усадьбе. На миг в проеме мелькнул подол женского платья. Очевидно, гость собирался остаться на ужин. – Их имение отойдет к супругу Татьяны. Еще за ней дают ту часть леса, где весьма доходная переправа… через реку. Ты думаешь, Модест хочет к ней посвататься?

Евгений безразлично пожал плечами.

– Я думаю, тебе не стоит переживать за себя и Ольгу. Вам предстоит поездка в Санкт-Петербург, о ней и следует думать. А судьбу Татьяны оставьте решать ее матери и ей самой. Хотя Модест – не самая хорошая партия для юной девочки. Кроме того, что просто неприятен, он в долгах, игрок и не имеет хоть сколько-нибудь перспективного будущего. Будь я на месте родителей Татьяны, не дозволил бы брака с ним.

Они еще раз посмотрели на дом Лариных, и оба расстались в некотором волнении и тревоге. Впрочем, ее точная причина была неясна. Ни один из друзей не мог сказать толком, что взволновало в этом визите именно его.

Онегин спешил домой. Он хотел спокойно дочитать письмо Антона Дельвига и других друзей. В присутствии Ленского он просмотрел почту бегло, но видел на конверте округлый вензель, который обычно ставил Николя Завьялов. Евгений предвкушал спокойный и неторопливый вечер.

Глава 15

Дождь кончился, хотя успел изрядно промочить Онегина. На деревню опустились угрюмые сумерки, которые принесли туман и сырость.

Евгений окончательно продрог, пока добирался до дома, его одежда насквозь пропиталась влагой и холодила тело. Он морщился от мурашек по телу, сутулился под сырым потяжелевшим рединготом.

Глафира поддерживала самовар постоянно горячим, и сейчас Евгений был очень рад этой деревенской привычке. Не без труда он вылез из влажной рубашки и, прежде чем надеть халат, который висел недалеко от камина и прогрелся, обтерся теплым полотенцем. Лукьян на удивление ловко помогал. В его заботе чувствовалось больше от старой заботливой няньки, чем от онегинского лакея – француза Гильо. Евгений задумался: а не стоит ли велеть, чтобы подобрали кого-то помоложе? Старик, конечно, уступит свое место, хотя и будет обиженно ворчать. Впрочем, ворчанием он сопровождал все свои действия.

С другой стороны, Лукьян старательно, и даже чересчур, заботился о молодом барине. Выговаривал за излишнее, с его точки зрения, расточительство, но слушался и все исполнял. Молодой будет раздражать неумелостью и неловкостью. Когда еще обучится? В конечном итоге Евгений подумал, что ему просто лень что-то менять, и решил все оставить как есть.

Он сел в глубокое, очень удобное кресло, закинул ноги на специальное подножие, придвинутое к огню ровно настолько, чтобы пламя приятно прогревало ступни, но не обжигало, и, велев подавать ужин, принялся читать.

Как он и предполагал, Антон писал не только касаемо Ленского, но и оповещал о других делах. Жизнь в Петербурге бурлила. Дельвиг писал о революционных настроениях, о литературном кружке «Арзамас». Впрочем, Онегина не прельщали либералистические веяния.

Друг Николай больше писал о столичных сплетнях. Не без интереса, но совершенно не волнуясь, Онегин прочитал про помолвку графа Милославского и дочери статского советника Аненкова. Девицу он не припоминал, хотя точно был знаком. Затем о болезни старой сплетницы госпожи Сомовой и удалении ее от света. И наконец, о казусном случае на бульваре, где собачка Алины Вороновой покусала ее любовника. Эта история его порядком насмешила.

После Евгений пространно порассуждал о том, насколько правдиво высказывание «С глаз долой – из сердца вон». Стоило ему на несколько месяцев покинуть Петербург, и сразу же люди, которые были близки, чье мнение играло важную роль, отдалились. Они от него, а он от них. Друзья, враги – Евгений уже не думал о них как о реальных и существующих личностях, не представлял их мыслей и поступков. Лица расплылись, словно на театральной сцене, если смотреть на нее издалека.

Мысль, что его забыли так же скоро, как он их, поначалу испортила Евгению настроение. Впрочем, хмурая морщинка исчезла со лба, едва он привел мысль к другому результату. Вдруг и Строганов со своей дочерью забудут его и помолвка отменится? По естественным причинам: жених и невеста забыли друг друга. Получился бы отличный результат. А потому Онегин решил, что следует пожить в деревне еще немного, возможно до самых холодов.

Хотя фантазия, в которой он очутился на каком-нибудь блистательном балу в окружении дам и кавалеров, занял их внимание, наблюдает, как к нему прислушиваются, была приятна. «Ах, господа, жизнь в деревне прочищает мозг, выстраивает все мысли другим порядком, учит созерцать, не торопиться, ценить саму жизнь. Представьте, мир намного шире, чем пара столичных гостиных», – разглагольствовал он в воображении.

– Ужинать пойдемте, – позвала Глафира, вернув его из-под сияющих люстр в гостиную деревенского дома, ставшую для него по-настоящему уютной и теплой, – чтобы блины не простыли. Больно хороши вышли.

С другой стороны, спокойная жизнь в деревне его устраивала не меньше, чем столичные развлечения. Лукьян и Глафира заботились о нем со всем радением. А скучно Евгению было везде одинаково, что здесь, что в городе. Тут хотя бы Ленский вносил некоторое оживление в его бытие. Его поэзия и милый характер здорово развлекали Евгения. В Санкт-Петербурге же он знал наперечет все надоевшие рожи со всеми их пороками и мелкими мыслями.

«Невеста твоя Лизавета Григорьевна ждет тебя с нетерпением, убеждена, что ты переживаешь кончину дяди и множество хлопот с похоронами, – продолжал Завьялов в письме – По ее рассказам, едва ты вернешься в Санкт-Петербург, помолвка будет объявлена».

Онегин хмыкнул и решил, что пока для него достаточно новостей, а дочитывать письмо он будет после ужина. Однако глаз уже выхватил имя Модеста в строчках, написанных мелким ровным почерком человека, который часто и много пишет. И Евгений продолжил читать уже за столом, чем вызвал недовольство кухарки.

«Так вот оно что! – подумал Евгений, и гримаса презрения исказила его красивые тонкие черты. – А ведь, пожалуй, я не ошибся, предположив причину визита Модеста к Лариным».

Евгений принялся за котлеты, которые Глафира по требованию молодого барина принесла прямо на сковороде, где они только зажарились, поставив ее на деревянную подставку и прихватив стеганой варежкой, чтобы он не обжегся. Однако взгляд его то и дело возвращался к письму, на время отложенному в сторонку.

Онегин с трудом