Евгений Онегин. Престиж и предрассудки - Юлия Фёдоровна Ивлиева

сумел остановиться не то на шестом, не то на седьмом блине, и то лишь поняв, что от такого обилия еды его никакой моцион не спасет. По его же распоряжению кормили Евгения теперь вкусно и сытно.

Мысли снова обратились к новостям Завьялова, и он снова взялся за письмо, собираясь перечитать часть про Андрея Модеста, но тут внезапно узрел голубой уголок. Евгений вспомнил этот конверт. Взял его с подноса и повертел в руках. Почтовый штемпель отсутствовал. Должно быть, кто-то из соседей прислал с мальчишкой. Простое «Евгению Онегину» это подтверждало.

– День богат на события и загадки, – пробормотал он себе под нос, вскрывая конверт.

Брови удивленно поползли вверх, когда Евгений прочитал имя отправителя. Что могла написать ему эта девочка? Внезапно почувствовав прилив бодрости и любопытства, он снова вернулся в свое любимое кресло, велел подать горячего чаю и развернул письмо Лариной. Евгений не сразу осознал, что она писала на французском языке, и только прочитав несколько строк, удивился. Из глубин сознания всплыли слова госпожи Вороновой. Алина изящно взмахивала ручкой, закатывала глаза и капризным тоном требовала: «На французском! О любви говори со мной на французском языке. Дамская любовь, Евгений, не выражается на русском. Любовь и страсть изъясняются исключительно по-французски». Кстати, любовные записки она тоже всегда писала на французском языке.

Что могло быть общего у искушенной светской львицы и маленькой провинциальной девочки? Любовные романы на французском языке. Ощутив себя героем такого романа, Евгений поморщился.

«Я к вам пишу… Пусть мне и следовало молчать… Но не имея надежды хотя бы изредка видеть вас… Я не в силах хранить эту тайну… Я вас люблю… Я не питаю надежд на взаимность… Не жду ответных чувств… Вы посланы мне богом… Мое сердце отныне принадлежит вам… В вашей воле наказать меня презрением… Навеки… Люблю…»

Закончив просматривать послание, Евгений тяжело вздохнул и принялся читать снова. На сей раз он заставлял себя быть сосредоточеннее и внимательнее, но осилил только до середины и отложил лист на книгу.

Он потянулся к столу за чашкой уже немного остывшего чая, и книга вместе с письмом упала на мягкий ковер. Закладка и конверт разлетелись в разные стороны. Евгений не стал поднимать, отпил чая и уставился на огонь.

Волнение и любопытство, возникшие поначалу, исчезли. Он снова скучал, хандрил и томился бренностью бытия. Евгений поменял перекрещенные вместе ноги местами и вздохнул.

Признание в любви от Татьяны не согрело его душу, не добавило в жизнь огня и даже не льстило, как могло бы польстить, например, подобное послание от какой-нибудь признанной петербургской красавицы. Впрочем, признанные столичные Афродиты подобных невинных и безыскусных писем не писали.

Евгений уже и не мог счесть любовных посланий, полученных им за всю жизнь. Похожих. Нет, не похожих. Совсем иных. Да какая, по сути, разница! В столице признание в любви не считалось значимым или редким событием и уж точно не вызывало столько страхов и опасений, как у Татьяны. Женщины там обладали некоторой свободой. Разумеется, в рамках приличий. Впрочем, порой эта свобода переходила все разумные границы.

Он вдруг испытал печаль и даже жалость по отношению к Татьяне Лариной. В памяти всплыли слова из ее письма – «наказать меня презрением». Онегин на мгновение вспыхнул. Как она могла угадать его чувства?

Но тут же успокоил себя. Он реагировал на письмо презрением не по причине, которую указывала Татьяна. Не потому, что она совершила что-то неприличное или неуместное, написав ему письмо о своей любви. Вовсе нет. Просто Татьяна оказалась в своей любви слишком обычной. Такой, каких Евгений уже встречал множество. Еще одной.

Глава 16

Владения Онегина, унаследованные от дяди, плотным кольцом окружали деревню и состояли из просторных лугов, щедрых полей, где уже начиналась уборка, густого темного леса, в котором скрывались озеро, речная протока и затон.

Михайловское, словно жемчужина в ракушке, расположилось в самом центре, а барская усадьба – и вовсе на возвышенности, с которой открывался вид на все природные богатства и на одну интересную проплешину перед утесом.

Вид на этот утес также открывался из дома Лариных и, скорее всего, из поместья Харликовых, которым он и принадлежал. Время медленно и неизбежно разрушало и осыпало выступ, ветра оголили его от травы и кустов. Лес рядом казался чудовищем, которое затаилось, готовясь напасть. Полезных свойств эта земля не имела и владельца не занимала, поэтому там завелось развлечение – качель, большая и основательная, увитая ленточками и цветами. Может, усилиями деревенских, может, по распоряжению какого барина, уже никто не помнил, но что она стала весьма подходящим местом для свиданий приличных барышень, не было никаких сомнений.

Сначала красивая и романтичная прогулка через рощу, потом неспешный разговор меж ленточек и цветов. Качель стояла не слишком близко к краю, то есть в достаточной безопасности для впечатлительных барышень, при этом кавалер имел возможность сопроводить девицу к обрыву и романтично поддерживать за локоток, если вдруг случится головокружение.

Влюбленные находились наедине, никто не слышал их бесед, тайных признаний, не видел смущения, заливавшего оба лица краской. Вместе с тем они оставались под надзором, ведь скамейку было видно из трех поместий и с дороги, что обеспечивало свиданию благопристойность.

Вот и сегодня с утра качель занимали Ленский с Ольгой.

Если маменька сестер Лариных следила за честью возлюбленной дочери, то Онегин с нетерпением ожидал завершения их бесконечного свидания.

Евгений успел отобедать, от лености и безделья поохотиться на мух с мухобойкой, собственноручно сооруженной из палки и подошвы от старого дядюшкиного башмака, полистать книжку и счесть ее скучной, не прочитав ни строчки.

Возлюбленные все сидели на качели. Ленский уже дважды водил невесту к краю обрыва, трижды присаживался рядом и поднимался, принимаясь ее раскачивать. Примерно с час как Оленька и Владимир, словно два изваяния из мрамора, недвижимо замерли на качели. Уже впору было думать, что они там померли и присохли, когда место влюбленных наконец опустело и парочка не спеша побрела к дому. И только еще через час Евгений узнал на дворе топот копыт коня Владимира Ленского.

Мой первый друг, мой друг бесценный! И я судьбу благословил, Когда мой двор уединенный, Печальным снегом занесенный, Твой колокольчик огласил[8], —

продекламировал поэт, спешно соскакивая с коня.

Владимир, как всегда, пребывал в прекрасном настроении. Его жизнь играла яркими красками и благоухала волшебными ароматами любви и счастья. Испытав легкий укол ревности, Евгений небрежно отбросил в сторону мухобойку. Не завидовать счастливому Владимиру представлялось