Семь процентов хаоса - Эллен О'Кловер

– Ро, – хрипло говорит он, когда я сажусь на стул возле его кровати.

В течение следующего часа он постепенно воссоединяется с миром, то и дело проваливаясь в сон, а я не пишу ни Феликсу, ни Джаз. Сейчас он только мой.

После полуночи Миллер тянется ко мне здоровой рукой. Я сижу с прикрытыми глазами, опустив голову на кулак, которым упираюсь в его матрас. У меня завернуты рукава, и Миллер проводит пальцами по моему шраму.

– Моя очередь, – говорит он и засыпает.

Он спит спокойно всю ночь.

К тому времени, когда Миллер окончательно открывает глаза, я бодрствую уже несколько часов. Феликс спит на диванчике в конце коридора, а Джаз ушла в кафе дальше по улице, где лучше ловится вай-фай и крепче кофе. Уже почти семь тридцать, блеклый зимний рассвет окрашивает комнату в бледно-желтый цвет.

Миллер медленно открывает глаза, словно размышляя: «Хочу ли я очнуться в этой комнате?» В утреннем свете его радужки кажутся ярко-голубыми. Он жмурится, и я встаю, чтобы задернуть шторы.

– Какой сервис, – замечает Миллер. Его голос звучит так хрипло, как будто он наглотался камней.

– Как ты себя чувствуешь? – спрашиваю я, присаживаясь рядом.

– Нормально. – Он на обезболивающем, но, поворачиваясь ко мне, все равно морщится. – А ты как себя чувствуешь?

У меня сжимается горло, и Миллеру приходится ждать, когда я сглотну комок.

– Ты помнишь, нам было пятнадцать лет? – спрашиваю я. Миллер напрягается. – Я позвала тебя с собой на вечеринку.

– Ро, – тихо произносит он, – нам необязательно это обсуждать.

– Обязательно, – говорю я. За последнюю неделю у меня появилось гораздо больше вопросов, чем ответов. Но в одном я уверена твердо. – Я должна это сказать.

Миллер смотрит мне в глаза и медленно кивает:

– Хорошо.

– Я влюбилась в парня, – сообщаю я своим рукам, сложенным на матрасе Миллера в миллиметрах от него. – Влюбленность проглотила меня с головой и выплюнула совсем другим человеком – не добрым, не заботливым, не приятным в общении. – Я глубоко вдыхаю, стискивая ладони. – Когда парень пригласил меня на вечеринку, я решила, что это мой шанс, типа перейти на новый уровень. Я была дурой.

– Тебе было пятнадцать лет, – перебивает Миллер, но я вскидываю руку. Если мне не удастся высказаться сегодня, я не сделаю этого никогда.

– Я позвала тебя с собой, потому что мне было страшно идти одной. – Я поднимаю глаза на Миллера. – Потому что мы всегда все делали вместе и мне даже в голову не пришло пойти без тебя.

Миллер растерянно хлопает глазами.

– Мне трудно даже… э-э… вспоминать о том, что там произошло. – Я встряхиваю головой и отворачиваюсь, чувствуя, как зазвенел голос. – Я безобразно повела себя по отношению к тебе. И воспоминание об этом запрятано глубоко-глубоко, как самое ненавистное, что во мне есть. Я была ужасна, Миллер. – Я поднимаю на него глаза. – Я ненавижу себя за этот поступок и не могу простить себе, что повела себя так именно по отношению к тебе, своему самому лучшему другу. Мне очень стыдно, и я прошу прощения. – Я глубоко вздыхаю, содрогаясь всем телом. – А после вчерашнего, увидев тебя таким…

Миллер удерживает мой взгляд. Он такой бледный, слабый, усталый. И в этом тоже виновата я.

– Я так испугалась. – Наконец-то правда выйдет на поверхность. – И поэтому хочу, чтобы ты знал, как мне жаль. Я должна была продолжать тебе звонить. Я готова на все что угодно, чтобы исправить случившееся.

– Ро, – мягко и сочувственно произносит Миллер, – все это простительно. Мы были еще маленькие. Ничего страшного.

Но он так не думает. Если бы все было настолько просто, он не перестал бы тогда разговаривать со мной. Но, несмотря ни на что, Миллер меня утешает, хотя я не заслуживаю его доброты.

– И кроме того, – он едва заметно улыбается разбитыми губами, – я мог бы ответить на твой звонок.

– А почему не ответил?

Миллер откидывает голову, морщится, глядя на потолок, и некоторое время молчит, собираясь с мыслями. Но я жду. Этот разговор назревал три года.

– По нескольким причинам, – негромко говорит он. – Я всегда был немножко занудой, ведь правда? Никто не хотел со мной дружить. Но с тобой все было по-другому. С тобой я чувствовал себя на своем месте, я был уверен в тебе, и только одно в этом мире было ясно и понятно – мы с тобой всегда рядом. – Миллер сглатывает, продолжая смотреть на потолок. – А в тот вечер ты как будто сказала мне, что я ошибался и то, что я всегда считал бесспорной истиной, было неправдой. – Он опускает голову и смотрит мне в глаза. – Как будто и ты тоже не захотела быть со мной. И мне стало так стыдно из-за того, что я все неправильно понял, из-за того, что я думал…

Он умолкает, но не отводит взгляд. Жилка дергается у него на челюсти.

– Что ты думал? – спрашиваю я шепотом, боясь услышать ответ.

Миллер смотрит мне в глаза и глубоко вздыхает.

– Я был так в тебя влюблен, – говорит он. Его признание похоже на вздох, невольно сорвавшийся с губ. – Вечно влюблен. И вдруг увидеть…

Он не договаривает. Но он сказал: «Был влюблен». Ясно и четко, в прошедшем времени. «Я всегда любил Ро», – признался он Джимми и всей Америке. Признался ради этой хитроумной игры, в которую мы играем, ради оплаты за колледж, которую он получит в конце.

– Мне было больно смотреть тебе в глаза, – объясняет Миллер. – И чем больше проходило времени, тем… не знаю… – Он замолкает, подбирая слова. – Казалось, что уже слишком поздно или вроде того.

– Слишком поздно, – чуть слышно повторяю я. Я хотела произнести это с вопросительной интонацией, а получилось бесчувственно и безжизненно, как будто я соглашаюсь.

– Я говорил себе, что, может быть, так проще. – Миллер снова поднимает лицо к потолку, а я смотрю на его профиль. Его слова ложатся мне на сердце тяжелыми камнями. Смотрю на его темные брови, высокие скулы, знакомые очертания челюсти. На то, как он стискивает зубы, когда волнуется; например, сейчас. – Проще, чтобы тебя совсем не было в моей жизни, если мы не можем быть так близки, как я… – Он снова умолкает, но потом заставляет себя договорить: – Как я хотел.

– И что? – спрашиваю я, и он поворачивается ко мне. – Было проще?

Миллер щурится, как от боли.

– Нет, – тихо отвечает он. – Это было ужасно.

Я смотрю на свои ладони. Мне хочется сказать ему столько всего, но сейчас это невозможно. У меня так болит в груди, как будто ломается грудная клетка.

– Ты не ошибался, – тихо произношу я. – Друг с другом мы оба были на своем месте.

Большего я не в силах сказать. Я с силой вдавливаю большой палец в ладонь, и мне хочется закричать, сжаться, съежиться, превратиться в ничто. Слишком поздно.

– И ты не был занудой, – с трудом продолжаю я и поднимаю глаза. Он смотрит на меня, до боли закусив пораненную нижнюю губу. – Ты был умный, веселый и добрый. Я злилась, что ты стесняешься и закрываешься от этих дураков в школе, и считала, что мне повезло знать, какой ты на самом деле.

У меня с губ рвутся другие слова, которые так хочется произнести вслух. Я вспоминаю, как Миллер поцеловал меня на озере, как он смотрел мне в глаза у входа в Верину больничную палату, как я держала его ладонь обеими руками, когда мы мчались на скорой помощи. Но он прямо сказал: все, что могло между нами быть, умерло в гостиной Деклана.

– И ты был не такой, как все, – говорю я. – Ты был самый лучший. А я – чудовище, раз ты из-за меня стал считать себя занудой.

Миллер протягивает мне руку и поворачивает ее ладонью вверх. Я принимаю это приглашение и сплетаю свои пальцы с его пальцами.

– Ты не чудовище, Ро. – Он говорит так тихо, что я его почти не слышу. – И,