На сто первой версте - Александр Александрович Аннин

свиные пасюки, весьма охочи до перемены мест, они любят рыскать по окрестностям, осваивать сопредельные людские жилища. И уже не возвращаются в хлевок к поросенку, расселяются в приглянувшихся чуланах, подполах, сараях.

В общем, в голове у меня варилась мешанина – крысюки, пасюки…

Узнал я и о том, что крысы – твари не только вреднющие да кусачие, но и ядовитые, могут не просто тяпнуть, а тяпнуть насмерть.

Я приуныл. Не может такого быть, чтобы эти опасные зверьки на самом деле пришли к нам, опять взрослые только разговоры говорят, а на самом деле обманывают. И чем больше соседские рассказывали ужасов о крысах, чем страшней и загадочней были эти рассказы, тем меньше я верил, что они, крысы, к нам придут. Крысы могут жить только очень далеко, а не в доме у нас с бабушкой.

А толстая тетя Даша, работавшая до пенсии медсестрой, принялась пересказывать произошедшую на днях историю, жутковатые подробности которой смутно ходили тогда по городу:

– Привезли молоко в детсад, а там ведь знаете как? Из фляги двадцатилитровой в кастрюлю большую перелили, флягу назад сдали. Пока повариха вернулась обратно на кухню, глядь – а в кастрюле крыса дохлая плавает, захлебнулась молоком. Повариха-то кастрюлю открытой оставила, дуреха, пока флягу относила в «буханку». Вот и думает: что делать? Оставить детей без молока? Пошла к заведующей, а та и говорит: да ты же все равно молоко это кипятить будешь, крысу просто выкинь да и прокипяти. Делов-то. Ну, повариха так и сделала. Напоили детей молоком и спать на тихий час отправили после обеда. А как будить стали – все дети мертвые, пятнадцать человек! Одна только девочка в живых осталась, она молоко не любила и мальчику свой стакан отдала. Видят такое дело заведующая и повариха, пошли они, собрали в аптечке весь йод, все-все пузырьки, вытряхнули их в два стакана и выпили. Страшно перед смертью мучились, а труп заведующей во дворе нашли, где-то в кустах, она металась от боли перед смертью.

– Тетя Даша, а зачем они йод выпили? – спросил я.

– Совесть их заела, что столько детей из-за своей экономии загубили, – сказала тетя Даша сурово.

– Эка ты брякнула, дуреха! – принялся страмотить ее дядя Митя. – Со-о-весть! Откудова у них совесть-то, у начальников? Тоже мне, выдумала – совесть… Просто испугались, что родители их растерзают за детишек, сами решили руки на себя наложить.

– Это ж вроде в Клеменове было, Даша? – допытывалась бабушка деловито. – В детсаду ихнем совхозном? Или в поселке «Вождя пролетарьята»?

– Кажись, там, – отвечала тетя Даша неопределенно.

В разговор вступил тети-Раин дядя Витя, заговорил своим глуховатым, жеваным голосом:

– Я вот слыхал, случай был в колхозе одном. Пьяный свинарь пошел свиней кормить, да и свалился там, в загоне свином. А крыс там было в свинарнике – видимо-невидимо! Так утром хватились того свинаря, ин нет его. Крысы пьяного сожрали.

– Так это не крысы, это свиньи его сожрали, – принимался уверять всех дядя Митя, муж тети Даши. – Свиньи – они всё сожрут, им только дай, они и живого человека схарчат! К ним трезвые заходить боятся, а ты говоришь – пьяный…

Тут подходил неспешно дядя Миша, сидевший до того на приступочке своего дома. Прикуривал беломорину у дяди Мити, явно что-то припасая для наших ушей.

– Да, такие вот дела, – начинал дядя Миша издалека. – А тут мне еще рассказали…

– Мильтошки твои разлюбезные? – подмигивал дядя Митя.

– Да, ходил пивка к ним попить, – нехотя соглашался дядя Миша.

– Пивом-то Китай (п)опу полоскает, – ухмылялся дядя Митя.

– Дак они ж на работе, им «зеленого» нельзя, – отвечал дядя Миша степенно. – В общем, поехал мужик в Селиваниху из Егорьевска навестить сваво кума. Ну, в баньке свойской попарились, потом сели самогонку пить.

– Опять мужики про свое, одна выпивка на уме! – не удержалась тетя Даша и для проформы покосилась на дядю Митю, слегка замахнулась даже.

– Да, эт точно, – охотно согласился дядя Миша. – Одно у нас на уме. В общем, ё-мэ, пили-пили они в Селиванихе, слово за слово, уж ночь на дворе. И пошел мужик этот в туалет, в огороде. Тёмна, ё-мэ, аж глаз коли. Нашел кое-как скворечник этот, сел. Тут его крыса и укусила в ногу, вот тут вота. А спьяну-то и несильно вроде болит. Ну, посмеялись, хозяин дома ему примочку из самогона на ноге сделал. А утром…

Дядя Миша сделал паузу, длинно затягиваясь всем нутром.

– Помер мужик-то городской, вот так вота. Вот тебе и крыса, ё-мэ. Она же там, в туалете, сами знаете чем в этой яме пробавлялась. Видать, заражение крови приключилось у мужика.

– Да не заражение крови, а мышьяк это, – сказала бабушка. – Крыса, наверно, была очень старая, у них мышьяк сильный, насмерть убивает.

– Неправда, Оля, как раз у молодых крыс яду больше, – возразила тетя Даша, и бабушка не стала с ней спорить – все-таки она медсестра, почти врач, ученая.

– Ну да, ну да, – покивал дядя Миша весело. – Молодые – они такие, ядовитые. Вон моя Маринка – уж крыса так крыса, тяпнет – мало не покажется.

– Будь уж тебе Бога-то гневить, Миша, – совестила соседа моя бабушка. – Ты на Маринку-то не нарадоваться должен, что она тебя блюдет, а ты ее хаешь, да на людях. Не совестно?

– Всё, всё! – потешно выставил свои ладони дядя Миша. – Молчу!

Но не тут-то было, не собирался молчать дядя Миша. Он, оказывается, еще одну историю припас, вот здорово!

– Тут в лесу под Иншино грибы пошли странные, знаете – вроде с виду как белый или березик, а на деле-то ложный гриб, ядовитый.

– Знаю, – покивал головой дядя Витя. – У него, когда сорвешь, так шляпка снизу становится розовой. И срез тоже.

– Это сатанинский гриб, различать же надо, какой он белый тебе аль березик! – рассердилась тетя Даша. – Выдумали тоже, белый…

– Наверно, Даш, наверно, – соглашается дядя Миша. – Права ты. В общем, шли по базару в Иншине молодые, муж с женой, а жена – родюха, на сносях. Смотрят – бабка грибы эти самые продает, красивые такие, загляденье просто. А молодые в грибах-то не понимают. Ну, родюха и давай мужа теребить: купи, мол, да купи мне грибочков этих, уж больно хоца жареных поесть. Он и купил, раз просит. Пожарили дома, поели. Муж-то ничего, окриял потом, а родюха…

– Неужто померла? – охнули все.

– Угу. Померла. Видать, у ней организьм не выдержал, все-таки на сносях была, бедная.

– А что же бабка та, старуха, которая грибы на базаре продавала? – спросила бабушка. – Посадили ее, привлекли хоть?

– Ну как привлекли… – Дядя Миша снова принялся по-особому, гармошкой, сминать беломорину. – Пришла, конечно, милиция на базар, нашла ту старуху. Да что с ней взять-то? Грит, не знала я, что плохие грибы, я слепая стала, не разобрала. Махнули, в общем, рукой, сказали только: грех ты большой сделала, бабка, из-за двух рублей жизнь молодую погубила, да еще и ребеночка в придачу. Молись теперь до самой смерти.

Помолчали все. Пообдумывали услышанное. Кто-то вздохнул из самой глубины утробы.

– Да, прямо так и сказали: молись, мол, теперь, бабка, до самой что ни есть своей смерти. Вот такие вот дела, – повторно разъяснил нам дядя Миша.

Потом помолчал вместе со всеми, но униматься не собирался:

– Тут вот еще историю рассказали, вчера только приключилась в Большом Гридино. Два мужика самогонки выпили и куда-то на мотоцикле с коляской собрались ехать. Ну, ё-мэ, один другому и грит: застегни, мол, мне телогрейку на спине, шиворот-навыворот. Ради смеха. Тот и застегнул ему пуговицы-то сзади. Поехали, да и в кювет завалились по энтому делу, и уснули. Тут участковый гридинский мимо ехал, Колька-то Захаров, знаете?

– Да где нам знать гридинских-то, Миша? Своего знаем, и ладно, ты давай дальше говори, – поторопил дядю Мишу дядя Митя.

– Ну, слушайте. Колька-то Захаров тоже поддамши был, на мотоцикле своем. А силушка у него, у Кольки, – дай боже. Слез он с мотоцикла, подходит к этим пьяным, которые в кювете уснули, глядь – у одного башка как будто бы на спину завернулась, телогрейка-то задом наперед. Колька смотрит и диву дается: