Латгальский крест - Валерий Борисович Бочков

Снова ударился коленом. Похоже, о те же ящики. Мне не составило труда нарисовать их в воображении – эти чертовы оружейные ящики, крашенные в хаки, с полустертыми готическими буквами, набитыми по трафарету. Я обошел комнату и вернулся в исходную точку. И снова каким-то макаром умудрился прозевать дверь. Выругавшись, я лягнул пяткой в темноту – деревянное нутро ящика отозвалось пустой бочкой.

Мне почудился звук – глухой шорох, словно кто-то пересыпает сухой песок. Мыши, это мыши, не змеи. Даже не смей думать о змеях. Это мыши. Я замер и перестал дышать – понять, откуда доносится звук, так и не смог. Потом услышал голос, едва различимый – так долетают обрывки чужого разговора с дальнего берега реки. Призрачным шелестом, прозрачным шуршанием. Мне вдруг привиделось, что вокруг не подземелье, а, наоборот, пустыня, бескрайняя и бесконечная. Я чуть было не потерял равновесие и не упал снова. Уперся лбом в сырые доски, которыми были зашиты земляные стены. От древесины пахло гнилью.

Зачем она делает это? Зачем?

– Инга! – крикнул я. – Зачем? Зачем?

Голос стал громче, ее голос. Она что-то негромко напевала на латышском. Послышались шаги, я оглянулся на звук.

Чиркнула спичка.

Огонек выхватил половину ее лица, челку, белок глаза. Инга перестала петь, она остановилась в черном проеме входа. Поднесла спичку к фитилю и зажгла свечу. Медленно подняла свечу над головой. Дрожащий свет растекся по комнате, громоздкие неуклюжие тени полезли на стены. Да, я стоял у оружейных ящиков. Справа находилась печь. Выход был прямо напротив.

– Ты что, чокнутая? Да?! Сумасшедшая?

Я начал орать, сдержаться мне не удалось.

Продолжал в том же роде, наверное, даже обзывал ее какими-то обидными словами. Я орал, постепенно понимая, насколько нелепо выгляжу – взбешенный, но без штанов и босиком, в грязной распахнутой рубахе.

Но Инга не улыбалась, она слушала с серьезным лицом. Слушала, неспешно, шаг за шагом, приближаясь ко мне. На расстоянии вытянутой руки остановилась. Наклонилась и поставила свечу у ног.

Удивиться я не успел: Инга выпрямилась и со всего маху влепила мне пощечину. Ладонь угодила по щеке и по уху. Звон оглушил меня, я заткнулся на полуслове.

– За буфетчицу. – Белый от бешенства взгляд из-под челки.

– Ну, ты-ы… – простонал я, мотая головой.

– Ты понял? – Почти крик.

– Да…

Она терла ладонь, должно быть, отбила.

– И еще…

Я инстинктивно отшатнулся.

– Запомни! – выкрикнула Инга. – Я никогда и никого не предавала. Никогда!

– Ты чокнутая! Истеричка!

– Да! Чокнутая! Да! Истеричка!

Она рванулась, на секунду мне показалось, что она сейчас укусит меня. Вопьется в лицо. Чертова хаски.

– Ты понял?! Понял?!

Нет. Я не очень понимал, о чем идет речь, но на всякий случай буркнул:

– Понял.

– Хорошо. – Она нагнулась за свечой. – Тогда пошли.

– Руки…

– Да. Руки.

Снаружи наступал вечер. Там прошел дождь, и лес был мокрым и ярким, точно свежевыкрашенным. Блестела трава, папоротники, их узорчатые листья казались лакированными. Мы возвращались. Я снова плелся следом, Инга шагала не оглядываясь. Моя решимость послать ее к чертовой матери постепенно выдыхалась вместе со злостью. К тому же нужно было сперва выбраться из болот. Я тер ладони, пальцы тупо ныли, они были красные и распухшие, как морковки. Сжать руку в кулак не получалось. От ремня на запястьях остались белые полосы, похожие на шрамы.

По сути Инга была права. Я злился на нее лишь за то, что она довела меня до бабьей истерики. До белого каления! До воплей и ругани, до оскорблений. А так – права. Ведь была же буфетчица – была. Дважды была, если уж начистоту. К тому же милицию наверняка не Инга, а соседи вызвали.

Над нами нависали еловые лапы. С крепкими, филигранными шишками, как на новогодних открытках. Проходя, Инга ухватила ветку рукой, отпустила. Меня обдало холодными каплями. Она повернулась, засмеялась. Я почти столкнулся с ней. – Прости, – перестала смеяться, серьезно добавила: – Так было нужно.

Вот чокнутая. Хотел быть строгим, обиженным, но не смог – улыбнулся в ответ.

– Чокнутая, – сказал я.

– Ага… – Она взяла меня за шею, притянула к себе. – Еще как…

Она целовала, не закрывая глаз, не жмурясь, как нормальные люди. Ее ресницы касались моих, светло-голубой глаз, широко распахнутый, огромный и жуткий, глядел в упор. Мои ладони сползли с талии, я стиснул ее ягодицы. Она сама подалась ко мне, прижалась. Я почувствовал ее упругий лобок. – Нет… – прерывисто дыша, сказала Инга. – Не тут. Пошли к озеру…

И снова впилась в мои губы.

Именно в этот момент мне стало ясно, что я пропал. Осознание пришло с каким-то восторженным упоением, как перед прыжком с кручи. Да, она сумасшедшая, но я готов сделать все, что взбредет ей в голову, – и не просто сделать, а с радостью. С бешеным восторгом сделать! Любовь? Нет, не думаю, да и кто знает, что это такое – любовь. Мания, безумие, умопомрачение – счастье! Словно я преступил черту, за которой не страшно уже ничего. Когда вдруг озаряет: а ведь никакой смерти-то и нет!

20

Тем же вечером мы с Валетом подрались. Он ждал меня у подъезда. Был явно на взводе; сворачивая к дому с бетонки, я видел, как он мечется под фонарем, вышагивает туда-сюда с сигаретой в зубах.

От озера я гнал, отпустив руль и раскинув руки как крылья. Быстро темнело. На западе, остывая, плавилась малиновая полоска. Черные деревья слились в плоский силуэт с наспех очерченным контуром. Дорога неслась подо мной призрачной лентой, я крутил педали в каком-то радостном азарте, точно шел на взлет. Пару раз влетал колесом в колдобины, но всякий раз мне удавалось сохранить равновесие – да и что могло со мной случиться, ведь смерти нет.

Валет увидел меня, выкинул окурок и быстро пошел навстречу. Я на ходу спрыгнул с велосипеда.

– С ней был? – выкрикнул он. – С ней? Да? Только не ври – с ней?

– С ней. – Я поднес ладонь к лицу, вдохнул: от пальцев пахло Ингой.

Нестерпимо захотелось вслух произнести ее имя, но я не успел. Хлестко, как пружина, Валет выкинул вперед кулак. Удар пришелся в подбородок. Я повалился на спину, велосипед грохнулся на меня. Брат подскочил, замахнулся, он снова целил в лицо. Мне удалось увернуться, кулак скользнул по виску.

– Изувечу! – рычал Валет, замахиваясь снова.

Велосипед оказался между нами, брат ухватился за раму, навалился всем телом. Руль уперся мне под ключицу, рама сдавила грудную клетку. Я задыхался. Валет, сопя